Госпожа трех гаремов

Хан долго стоял на берегу, разглядывая ровную гладь воды, взгляд его упирался в темный хвойный лес на противоположной стороне озера. Мурзы один за другим спешились и застыли за спиной повелителя. Погода была холодной и слякотной, а близ озера это ощущалось особенно. Резкие порывы ветра трепали полы кафтанов. Вот сейчас хан даст команду сбросить сеть в озеро, и крепкие руки рыбаков извлекут на поверхность строгого хранителя ханства – крылатого змея.

Наконец казанский господин повернулся к своему сопровождению. Шах-Али прошел мимо настороженных сановников и остановился напротив Чуры Нарыкова. Хан попытался разглядеть в его глазах страх, но не увидел даже тени беспокойства. «Я заставлю их всех дрожать!»

– Коня мне! – приказал казанский повелитель.

Тысяцкий под уздцы подвел Шах-Али любимого скакуна.

– Пособить, царь? – подставил воевода руки.

– Я сам! – подбросил свое грузное тело в воздух казанский хан.

Горячий конь нетерпеливо заржал, а потом стукнул копытом по земле, разбросав на камзолы мурз ошметки темной грязи.

– Вы хотели убить меня? – сурово спросил Шах-Али. – Так вот он я, убейте, если сможете! Молчите… Теперь вы сами находитесь в моих руках. Достаточно только одного моего слова, чтобы стрельцы утопили вас в Кабане. Будет тогда змею чем утолить свой голод. Вы думали, что я ничего не знаю о вас, но я следил за каждым вашим шагом. Вы написали на меня царю Ивану, что я обесчестил ваших жен, что я безвинно казню. Глупцы!.. Вы добились своего, теперь вами будет править гяур, а я уезжаю в Москву. – Жеребец, подобно лихому танцору, весело перебирал ногами. – А теперь выбирайте, кто из вас умрет первым.

Повалил снег. Большие белые хлопья ложились на почерневший молчаливый лес, на серую гладь озера. Вперед вышел сеид.

– Ты хочешь умереть первым? – послышалась в голосе Шах-Али печаль. – Жаль. Что ж, пусть будет исполнена воля Всевышнего. Тысяцкий! – громко позвал хан. – Сеиду не терпится умереть. Вели стрельцам отрубить ему голову.

– Позволь мне обратиться к тебе с последним словом, хан, – сказал старик.

– Последнее слово? – задумался Шах-Али. Вот и настало время проявить великодушие. – Что ж, говори, нам всем интересно будет узнать, что хочет поведать сеид перед смертью. Думаю, что ты не утомишь нас долгими прощальными проповедями.

– Аллах учит нас, что правоверный мусульманин терпелив и милосерден, – заговорил Кулшериф. – Он относится к другому так, как хотел бы, чтобы относились к нему. А теперь можешь отрубить мне голову.

Сеид обнажил заросшую седыми волосами шею.

– Что же вы стоите, стрельцы? Хватайте старика, он ведь сам вас попросил об этом.

Служилые люди, ухватив сеида за руки, опрокинули его на снег. Красивое тонкое лицо Кулшерифа, которое не сумело испортить даже время, уткнулось в грязь.

– Крепче держи татарина! – поигрывал саблей тысяцкий.

Шах-Али безучастно наблюдал за тем, как сеиду на плечи навалились стрельцы, как он хватал ртом серые комья земли, бормоча проклятия, и только когда рука тысяцкого взмыла вверх для свершения суда, хан громко выкрикнул:

– Оставьте его! Пусть Кулшериф живет… Для того чтобы в молитвах прославлять мое великодушие.

– Чудит царь, – пожал плечами воевода и с силой отправил меч в ножны.

– Я могу вас всех убить, но не хочу проливать кровь своих сородичей и братьев по вере. Хотя всякий другой на моем месте поступил бы именно так. Слишком много я претерпел от вас зла! Но я накажу вас по-другому, все вы пойдете со мной в Иван-город, никто из вас не вернется в Казань! – И, повернувшись к тысяцкому, который неотступно следовал за ханом, добавил: – Мурзы до самой Круглой горы пойдут пешком. – Хан, крепко хлестнув коня, вырвался далеко вперед.

– А ну, чего застыли, вперед пошли! – зарычал воевода. – Не слышали разве, чего царь наказал! В Иван-город пойдете, а потом великий московский князь к себе вас призовет, на Москве-реке крестить станет!

Письмо наместника

Боярин Семен Иванович Микулинский удобно разместил свое огромное тело в широком дубовом кресле. Ему нравились просторные покои, срубленные из огромных сосновых стволов.

– Такие хоромины московским не уступят, – позавидовал князь. – Постарался дьяк Выродков. Так, стало быть, ты мурз привез, царь?

– Здесь они, в Иван-городе, под охраной.

– Это хорошо, пускай поумерят свою спесь. Ванюша! – позвал князь Выродкова. – Ты у нас в грамоте разумный. Пиши! По челобитию казанских князей и велению самодержца Ивана Васильевича, казанский царь Шах-Али с ханства свезен, а наместником назначен князь Семен Иванович Микулинский. И пусть казанские карачи едут в Иван-город для дачи присяги на верность великому московскому князю и царю Ивану Васильевичу. Написал?

– Пишу, князь.

– А как присягнут, тогда я еду в Казань наместником. Скрути грамоту покрепче, да тесьмы не пожалей. А потом мурзам отдашь, пускай они свезут ее в Казань.

Опустел ханский двор, нет в нем хозяина, окромя вольного ветра. Не слышно задиристого голоса тысяцкого, караул не обругает нерадивого, ворота распахнуты настежь и скрипят на ветру тревожно, будто тоскуют о прежнем хозяине.