Госпожа трех гаремов

– Ты уж попридержал бы язык, Степка! – неожиданно рассердился на холопа князь Семен Иванович. – Теперича казанцы – слуги московского государя, за жалованье у него служить станут!

Сеид и Чура Нарыков прибыли в Казань ночью. Мосты были подняты, город безмятежно спал.

– Караул! – крикнул в ночь Чура. – Опустите мост, здесь карачи казанские дожидаются!

Не сразу был услышан голос эмира. Сначала в глубине башни через узенькие бойницы вспыхнуло красноватое пламя факела, брызнув снопом искр, а потом сердитый голос спросил:

– Кто?

– Это Кулшериф и эмир Чура Нарыков.

Цепь, будоража ночь, раздосадованно заскрежетала, словно была против визита поздних гостей, а потом мост мягко уткнулся краем в противоположный берег рва, приглашая сеида и эмира в город.

– Пойдем, Каратай, – ласково потрепал по гладкой холке своего коня Чура Нарыков. – Вот мы и дома.

Жеребец, послушный хозяйской ласке, ступил на бревенчатый мост и весело зацокал подковами по толстому тесу.

Нур-Али выглядел растроганным. Он первым сделал шаг навстречу, крепко приобнял сеида и Чуру, проводил гостей к себе, щедро из своих рук налил в пиалы кумыса.

– Урусы готовятся войти в Казань? – разомкнул он уста.

Чура Нарыков посмотрел на Нур-Али, который двумя пальцами отламывал бухарские сладости, а потом ответил:

– Урусский царь силен. Сейчас самое разумное – это присягнуть царю Ивану.

– Ты изменил свое мнение, Чура? – Эмир ополоснул сладкие руки в тазу.

– У меня было для этого время, уважаемый Нур-Али. Если мы не сделаем этого сейчас, то через неделю полки урусского царя будут стоять под стенами Казани. Мы должны спасти наших детей.

Сеид отставил пиалу с кумысом в сторону, но чаша неловко опрокинулась набок, и белые густые струйки потекли на пол, заливая крылатого дракона, выложенного зеленой мозаикой.

– Мы сильны, пока у нас есть наша земля и наш город, – заговорил Кулшериф. – Я боюсь представить, что может случиться с нашим народом, если мы лишимся всего этого. Как только гяуры войдут в Казань, так они тотчас разрушат наши мечети, веру нашу предадут греху, а детей и жен наших заставят поклоняться чужому богу. Боюсь, что в этом случае нам не отвоевать не то что Горную сторону, но даже не выставить гяуров из города.

– Важно, чтобы гнев не помутил разум. Будет лучше признать царя Ивана своим ханом, чтобы потом стать свободными, – повторил свою мысль Чура.

Сеид и Чура Нарыков выжидающе посмотрели на Нур-Али.

– Сейчас мы должны принять над собой власть царя Ивана, чтобы спасти Казань, – заключил хозяин дома. – Аллах всюду, и мы должны помнить о том, что у нас есть друзья. Девлет-Гирей и султан Сулейман не оставят нас своей милостью.

– Пусть будет так, – согласился сеид.

На другой день почти все находящиеся в столице казанские вельможи выехали на Круглую гору.

Город подивил мурз своей прочностью. Крепкие дома, мощные крепостные стены – видно, что гяуры их складывали на века.

В Иван-городе была толчея: без дела сновали отпущенные на волю христиане и для порядка, с бердышами на плечах, прохаживались по улицам стрельцы. В церквах священники горланили псалмы, в нос ударил запах ладана.

Князь Микулинский вышел на широкое деревянное крыльцо и челобитием приветил казанских мурз. Следом за Микулинским повыскакивали дьяки и, напустив на себя ученый вид, наперегонки пустились в поклоны.

– Милости просим, – басил князь. – Хлебосол на столе расставлен, вас дожидается.

Мурзы, позабыв недавнюю робость, вошли в дом. Толстые ядреные девки подавали пиво, мед, на подносах приносили мясо и пироги с капустой. Угощение было щедрым.

– Якши, – щелкали карачи языками и не без удовольствия наблюдали за крепкими девками, беззастенчиво таращились в их широкие лица и добавляли с чувством: – Бик якши! Очень хорошо.

Утром казанцы давали клятву на верность московскому государю Ивану Васильевичу.

– Пусть по своей вере присягают, – настоял князь Микулинский. – И пускай книжку свою священную целуют.

Казанские карачи становились коленями на модельный коврик, простирали руки кверху и долго твердили суры из Корана, из коих князь Микулинский понимал только «Алла», после чего объявляли, что клятва состоялась.

Сеид приносил присягу вместе со всеми мурзами, а потом произнес заключительную речь:

– Да пошли на нас свой праведный гнев, великий Аллах, если мы по злому умыслу или случайно нарушим клятву, данную царю Ивану. Пусть же и после смерти нам не будет прощения и тела наши будут страдать, а души скорбеть о содеянном бесчестии. Если мы нарушим клятву, данную на верность царю Ивану, то пусть сразу попадем в джаханнам,[72] где гореть нам в вечном огне и быть связанными цепями, и есть нам тогда плоды дерева заккум, которые подобны головам шайтанов, и пить нам тогда гнойную воду и кипяток, который рассечет все внутренности. А потом, если мы нарушим эту клятву, терпеть нам стужу, чтобы наше тело трескалось на холоде и кровоточило. Амин!

Кулшериф поднял руки и, касаясь кончиками пальцев волосатого лица, свершил святое омовение.

А следом за сеидом сотни рук взметнулись в воздух.

– Амин! – прозвучало словно выдох. – Хвала Аллаху!