Госпожа трех гаремов

Боярин Микулинский как можно дальше упрятал злобу. «Татарин скаредный! И рот ему лень открыть, словно и не слышит, о чем боярин царский молвит. Вон зенки свои к небу повыставлял, видать, богу своему молится!»

– А все потому, эмир, что в Казань тебе дороги нет!

– Вот как оно повернулось! Чуял я, что так выйдет. Нельзя было государю вам доверять. Но разве не ты просил Ивана Васильевича сместить с казанского стола Шах-Али? Разве не ты с мурзами просил поставить на Казани русского князя? Не простит государь обмана, большая война может быть.

– Нас не пугает большая война, эмир, – вмешался Нур-Али Ширин. – Мы или победим… или погибнем. А теперь прощай, нам нужно готовиться к войне.

– Что делать-то будем, боярин? – спросил тысяцкий.

Позади, ощетинившись копьями, стоял головной полк, впереди – Казань.

– Расставляй посты. Ждать будем. Авось одумаются.

На казанской стороне боярин Микулинский простоял еще двое суток. Князь засылал служилых татар в Казань, пытался склонить мурз на свою сторону, не жалел великокняжеского добра, однако ответ был всегда одинаков:

– Люди боятся тебя, боярин. А нас никто не слушает. Не пустят тебя в Казань.

«Что же государю отписать? – мучился боярин. – Бранными словами заругает, а то и совсем опальную грамоту отпишет. Государь-то хоть и молод, да уж больно крут. Давеча, когда на казанскую сторону шли, так трех воевод живота лишил. А ведь славные воеводы были, еще при Василии Ивановиче многие заслуги имели».

И Микулинский без конца крестил лоб, отгоняя от себя невеселые думы.

Посад за эти дни успел привыкнуть к шатрам русских воинников, и скоро казанцы вернулись к прерванным делам. На улицу повыскакивала чумазая ребятня, весело толкалась на задворках, играя в свои незатейливые игры. Угрюмо и настороженно поглядывали старики, бегали за водой девки-татарки, стараясь мигом проскочить мимо шатров дружинников, словно остерегались какого сглазу. А глазенки прелюбопытные да веселые. И отроков забирала в полон думка об оставленных в родимой стороне невестах.

На третьи сутки в шатер к боярину Микулинскому запросились несколько аксакалов. Князь Семен Иванович был не один, вместе с ним воеводы из других полков: Иван Васильевич Шереметев, Петр Серебряный да князь Ромодановский.

Старики почтительно замерли у порога и, подняв руки, попросили прощения у Аллаха за возможное прегрешение. А потом один из них, очевидно самый почтенный, приблизился, сделав два небольших шажка.

– Чего молвить желаете, уважаемые? – обратился Семен Микулинский к гостям.

– Твои люди, – заговорил старик – на удивление сильным голосом, – девок наших щиплют. Платки с лиц срывают. А на протоке стыд учинили. Кто же их теперь после этого замуж возьмет? – развел он руками.

Семен Иванович Микулинский посмотрел на знатных воевод. «А не шутят ли аксакалы? Скоро кровь ручьями польется, сеча впереди великая дожидается, а они о девках порченых пекутся…»

Лица князей остались равнодушными, не затронула их чужая беда.

– Ни в чем крестного целования не нарушу, – подумав, отвечал Семен Микулинский, – обещал мурзам казанских посадов не трогать, а стало быть, этот грех я с себя не снимаю. Виноватых накажу! Гаврилка, – окликнул воевода дьяка, который что-то скрипуче выводил пером на бумаге.

Тот отложил бумагу в сторону и спросил с готовностью:

– Чего изволишь, боярин?

– Сыщи виноватых. У татар то же, что и у нас: поруганных замуж не берут. Потом доложишь.

Аксакалы вышли, видно, не слишком надеясь услышать правды.

Дьяк вернулся и доложил воеводам, что пакостников оказалось пятеро, среди которых старшим был сотник Петр Студень. Семен Иванович повелел привести его.

Белолицый и белокурый детина в сопровождении двух стрельцов уверенно шагнул в шатер воеводы.

– Это ты и есть Петька Студень, сотник сторожевого полка?

– Он самый и есть, – добродушно отозвался Студень, наклонив мясистую шею.

– Пошто девок обижал? – строго спрашивал с воинника боярин.

– Да неужели я обидел бы? – возмутился Петр. – Не девка она, а баба безмужняя. Так что, боярин, за мной греха нет. Она сама мне в руки далась у протоки. А уж как из ивняка выходить стала, так на старика противного натолкнулась. Вот он, видимо, и наушничал.

– А сотоварищи твои кто будут? – опять задал строгий вопрос Семен Иванович.

Петр Студень только махнул рукой:

– Да и за ними грех не водится. Разве мы бы стали девок прижимать без твоего дозволения?! Ежели не веришь, так ты бы спросил у этих баб.

Боярин Микулинский смотрел на широкую грудь Петрухи Студня, упрятанную в чешуйчатую броню. «Рубака он отменный, нельзя такого терять», – принял решение воевода.

И, повернувшись к примолкшим князьям, изрек:

– Выпороть его батогами перед полком за ослушание. Пусть неповадно будет в другой раз!

Утром следующего дня большой полк князя Микулинского разбудил рожок.

Семен Иванович ополоснул бороду и лицо ключевой водой и, взяв из рук дьяка полотенце, с грустью произнес:

– Идем несолоно хлебавши. Что государю отписать, вот о чем думаю. Повинюсь перед самодержцем, отпишу все как есть. Авось смилостивится.