Госпожа трех гаремов

Утром князь Микулинский проснулся в скверном настроении. Голова болела: давала о себе знать выпитая наливка с медовухой. Боярин поднялся и в одном исподнем прошлепал босиком по стылому полу. В углу стояла бадья со студеной водой. Он черпнул питие ковшом в виде плавающей уточки и вылил водицу себе на голову. «Кажись, полегчало. А то башка огнем горит».

– Эй, ключник, пива неси холодного! – крикнул боярин в темный пролет лестницы.

Дверь отворилась, и в хоромины вошел князь Серебряный.

– Что скажешь, Петр Семенович? – невесело пробурчал боярин, натягивая на босые ноги сапоги. – Где этот ключник шастает?

– Здесь я, батюшка, ты бы шубу надел, – ластился провинившейся кошкой слуга, – на улице-то зябко! На плечи бы накинул. Вот так, Семен Иванович.

– Пошел прочь!

– Слушаюсь, батюшка.

Князь Петр Серебряный доложил:

– Черемисы, что нашу сторону ранее приняли, оказались в большинстве своем ворами, про клятву забыли.

– Так…

– Вся Горная сторона против нас поднялась, один Иван-город держится. Вечером отряд сотника Кваши пощипали, а сегодня утречком на полк воеводы Ромодановского всей тьмой навалились. Насилу князь от полона уберегся.

Семен Иванович уже надел холщовую белую рубаху, затянул ее золоченым поясом.

– Воры! – ругался боярин. – И службы государевой им не надобно. Клятву порушили, а теперь решили всем миром навалиться. Все заново начинать приходится. Заставы на Волге и Каме усилить, чтобы в Казань ни один струг не прошел. А мы об том в челобитной грамоте государю Ивану Васильевичу отпишем.

Петр Серебряный не уходил. Он мял в руках шапку, отороченную собольим мехом, и она искрилась в сиянии свечей. Было видно, что князь приготовился к обстоятельному разговору, но вести его сейчас Микулинскому не хотелось. Болела голова, в теле ощущалась слабость. Боярин бросил недобрый взгляд на князя, но Петр Семенович как будто не замечал неудовольствия главного воеводы. Он распоясался, уселся в дубовое кресло, положив подле себя шестопер[75] с узорчатыми лепестками.

– Что у тебя там еще? – начинал сердиться Микулинский, всем своим видом давая понять, что утpo – не самое подходящее время для долгих разговоров. Вот после обеда, когда брюхо будет распирать от обильной трапезы, тогда и за государевы дела можно приниматься.

– Я тут со слугой арского князя глаголил, – наложил ногу на ногу Серебряный, – за свое освобождение он мне новость открыл.

– Ну?

– Карачи отправили скороходов в Астраханское ханство, царевича Ядигера на Казань сватать. А ярлык на ханство везет ему сам Нур-Али Ширии.

Зевнул равнодушно воевода, потом пятерней поскреб под мышкой.

– Ох, неспокойное время. Стало быть, государю московскому отписать грамоту нужно немедленно. Но, думаю, образуется все. Авось на Каме Нур-Али казачки наши перехватят.

– Дай-то Бог, Семен Иванович.

Казанский венец

В ту весну Итиль была полноводна как никогда. Талый снег залил всю пойму, а потом вода стала быстро подниматься в ущелья и овраги, принялась рушить высокие берега, сваливая столетнюю дубраву.

Нур-Али в сопровождении трех десятков уланов спешил по глинистому берегу реки. Грязь из-под копыт скакунов разлеталась во все стороны, ошметками ложилась на кафтаны мурз и большими комьями падала в воду, разрывая гладкую чуткую поверхность на множество расходящихся кругов.

Скорее всего, урусам уже известно, что казанские карачи решили пригласить на ханство Ядигера, поэтому важно незамеченными миновать казачьи заставы.

Нур-Али волновался – сумеет ли он уговорить астраханца сесть на казанский стол? Но разве Ядигер посмеет отстранить венец, которым короновались все казанские ханы, начиная от великого Улу-Мухаммеда!

Более ста лет назад Улу-Мухаммед заказал венец в далеком Самарканде. Он не пожалел на него драгоценных камней, украсил изумрудами, чтобы они отгоняли от его владельца злых духов; множество алмазов, вправленных в золотой каркас, должны были уберечь казну от истощения; а на самой вершине укреплен крупный сапфир, знак могущества.

Камень не обманул Улу-Мухаммеда, его ханствование прошло под счастливой звездой. Однако не для каждого из последующих ханов казанский венец оказался наградой. Бывало, что его теряли вместе с головой.

За долгие годы с макушки венца скатился символ могущества – сапфир. Кто знает, быть может, поэтому Казань растеряла свои прежние владения. Сафа-Гирей пробовал найти замену утерянному сапфиру, но такого огромного камня цвета морской волны подобрать не удалось, и он заказал дымчатый топаз. Но ханство от этого более могущественным не стало.

Казанские карачи долго не решались отдать Нур-Али ханский венец. И если бы не вмешательство Кулшерифа, то Нур-Али пришлось бы везти в Астрахань только поклоны.

На седьмой день пути казанский эмир въехал в Астраханское ханство.

Копыта коней утопали в сыпучем песке, и всадники лениво погоняли уставших животных. В центре каравана степенно передвигалась белая верблюдица, спина которой была укрыта красным плюшевым ковром. Между худыми горбами уютно устроился сундук, в котором, спасаясь от чужих взглядов, прятался казанский венец.