Госпожа трех гаремов

Мужики умело приладили медный колокол под самый купол звонницы, и, когда зазвучал благошумный колокольный бас на Казанской земле, отец Гурий не выдержал и смахнул с широкого лица слезу.

– Вот и на басурмановой земле Божий глас раздался. Надолго ли сие?

Мужики, дружно сняв шапки, перекрестились вслед за епископом.

Отец иона

Город разрастался быстро – мастеровые умело ставили срубы, рубили боярские хоромы, терема. Уже и струги были свободны от бревен, а изб не хватало. И вновь мужики взялись за топоры – тревожили старинный лес удалым уханьем.

Город возвели за четыре недели. Там, где еще месяц назад был непроходимый бурелом и непроницаемой стеной возвышалась дубрава, поднялись сторожевые башни и церкви. Избы составили улицы, которые сходились к единому центру – собору. Оставалось последнее – освятить построенный град. Торжество было намечено на воскресенье – на пятидесятый день после Пасхи.

Отец Гурий ждал, когда из Москвы прибудет икона Чудотворного Сергия.

– Та икона великую силу имеет, – терпеливо объяснял он стрельцам. – Слепой от нее прозревает, немой, ежели на нее глянет, – говорить начинает. Ну а глухие слышать станут. Любую хворь та благодать лечит! А еще сияние от иконы небесное идет.

Чудотворная икона в сопровождении посошной рати появилась точно в воскресенье. Воевода Микулинский, возглавлявший прибывшее войско, не смог сдержать восторга:

– Аж и не верится!.. Земля татарова, а купола православные! А у нас тут диво на корабле! Как к Васильсурску подъезжать стали, пение вдруг услышали. А голос такой красоты и силы, что гребцы даже весла побросали и заслушались. А потом смотрим, к берегу монах бродяжий выходит и поет в полный голос. Как нас заметил, так песнь свою и оборвал. Мы тут на стругах к берегу подплыли и просим его: «Спел бы ты для нас, братец, еще что-нибудь». А он нам и отвечает: «А ковш браги у вас для меня найдется?» Налили мы тут ему браги, и он опять запел. Да так, что мы несколько часов его и слушали. Думали, что опоздаем к воскресенью. Ну мы его взяли с собой, сказали, что в новом городе для народу петь станет.

– А где же сам чернец? – поинтересовался Гурий.

– А вот он! – махнул воевода в сторону стругов. – Бочки на берег выкатывает.

Архиерей среди прибывших стрельцов разглядел и тощую фигуру монаха. Заметил недоверчиво:

– Что-то уж больно тщедушен он для церковного пения. Да и пьян, видно!.. Не похоже, чтобы в таком теле чудный голос прятался!

– Что пьян, так это точно! – живо согласился воевода. – Только без пития он не поет. Но ты на худобу не смотри, владыка! Обманчива она! Голос у него такой силы, что пущенная в этого чернеца стрела верхом уходит. Сам видел, когда черемисы его в полон взять хотели! Подь сюды! – окликнул он монаха.

Тот откатил в сторону бочонок и подошел к князю.

– Вот отец Гурий тебя проверить хочет. Не верит благоверный, что голос у тебя чудной силы. Покажи удаль, чернец!

– Браги бы мне кружку! – отер рукавом волосатый рот монах.

– Принести браги монаху! – распорядился воевода Микулинский.

Тотчас возник слуга, в руках он держал братину,[58] доверху наполненную питием. Чернец взял ее в обе руки. Осторожно – так, как держал бы младенца, поднес ко рту, стараясь не расплескать драгоценную влагу. Запрокинув голову, выпил брагу до последних капель.

– Уф! – выдохнул он. – Крепка! Теперь и петь охота!.. А братина у тебя, воевода, тяжела! Чугунная. И работы тонкой. Я в этом деле тоже смыслю, сам в мастеровых ходил. Чья же она?

– Ты дело показывай, – отмахнулся воевода. – Отец Гурий тебя проверить хочет.

– А ты не торопи! – строптиво отвечал чернец. – Я не твой подневольный! Я бродяжий монах! Куда хочу – туда и иду. И никто мне, кроме Бога, не указ. Дай чашей полюбоваться. Работа больна тонкая. Мне такой братины не справить. Мастер, видно, талантливый был.

Он еще немного повертел в руках сосуд, а потом крикнул в него:

– Славься, Иисусе!

Братина отдала эхом, потом жалобно и тонко тренькнула и раскололась на две неровные части.

– У, дурень! – не на шутку озлился воевода. – Царский подарок сгубил! – И, уже остывая, восхищенно сказал: – Да! Бывает же такое! А братину жаль. Что теперь государю сказать, коли о подарке спросит?

Подивился и Гурий:

– Силен у тебя голос, что и говорить. Сколько певчих видывал, сколько молебнов слыхивал, но чтобы вот так… такого, как ты… Не припомню! Да тебе надобно в самом Благовещенском соборе петь. При самом государе быть! Он церковное пение жалует. Вот возвернемся в Москву, расскажу я о тебе царю! Знаю теперь, что с тобой делать… Будешь городские стены освящать, и колокола не надо – разве твой голос в крепости уступит? И помни честь, монах, – с твоего гласа православие на басурмановой земле восторжествует. Как же тебя звать-то?