Госпожа трех гаремов

Сеид пристально взглянул на собеседницу. Уж не потешается ли бике над стариком?! Но Сююн-Бике говорила серьезно, она внимательно смотрела на сеида и ждала его ответа. «Чтобы мусульманин, отпрыск самого пророка Мухаммеда, пошел на поклон к язычнику?! Что скажут правоверные? А как к этому отнесется султан Сулейман?!»

– Тебе это очень важно, ханум?

Голос Кулшерифа был спокоен. Он ничем не выдал своего раздражения. Долгая и непростая жизнь наложила отпечаток на его лицо, которое сделалось непроницаемым.

– Да.

– Хорошо, Сююн-Бике, я выезжаю завтра же!

Он поднялся и, не прощаясь, шаркающей походкой старца удалился с женской половины ханского дворца.

Сеид и колдун

Утром повозка Кулшерифа, запряженная тройкой гнедых лошадей, в сопровождении тридцати вооруженных всадников и полутора десятков мурз выехала через Ханские ворота.

К полудню Кулшериф приказал остановиться в сосновом бору, недалеко от развалин города Булгара.

Мимо, не обращая внимания на сеида, проходили странники. Они направлялись туда, где в глухом бору, уйдя от суетливого и надоедливого мира, жил отшельник. Кулшериф долго смотрел вслед каждому страннику. А они брели не оглядываясь, словно не замечали вооруженных всадников и мурз, нашептывающих суры.

– Аллах не простит! – провел ладонями по лицу Кулшериф. – Но пусть будет так, как суждено…

В том году май выдался теплый. Природа, не скупясь, одаривала людей солнечными днями. И уже всюду на лугах и в оврагах потянулись к солнцу травы. Вокруг было светло и чисто.

Кулшериф некоторое время стоял в весенней, кружащей голову траве, вдыхал аромат соснового бора и дурманящих ландышей. Мурзы не посмели нарушить одиночества сеида; повернувшись лицом на восток, отбивали поклоны всемогущему Аллаху. Наконец Кулшериф тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил:

– Мы останемся здесь на десять дней. Будем вымаливать прощение у Аллаха за то, что идем к язычнику… Думаю, что Аллах поймет нас и простит, а теперь настало время молитвы!

Стоявший рядом мурза достал из повозки мягкий коврик и с благоговением положил его перед сеидом. Кулшериф опустился на колени и, позабыв обо всем, долго молился.

По воле сеида и с одобрения мурз все присутствующие дали обет: на десять дней отказаться от пищи и проводить время в молитвах, – только тогда, быть может, Аллах их простит…

Среди многовековых сосен, при свете луны видны были сгорбленные спины мусульман и слышалось извечное:

– Во имя Аллаха, милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господину миров, милостивому, милосердному…

– Амин! – раздавался негромкий голос сеида.

– Амин! – вторили ему.

На седьмой день, после вечерней молитвы, к сеиду пришел колдун. Он оказался такой же седой и такой же старый, как и Кулшериф, так же сгорблен долгими годами непростой жизни праведника. У них было много общего – каждый из них служил своему богу. И в то же время эти два старика, как никто из смертных, находились очень далеко друг от друга.

Язычник пришел без сопровождения. Он был одинок и величав, как огромный дуб, растущий среди скрюченного кустарника. Некоторое время колдун стоял в стороне, наблюдая за молящимися, а потом, когда Кулшериф, поддерживаемый мурзами, поднялся с мягкого коврика, он поспешил сделать навстречу сеиду первый шаг:

– Ты, я вижу, не ждал меня?

– Нет, – откровенно признался сеид, – я сам шел к тебе.

– Спасибо за честь, – без улыбки отвечал язычник.

Некоторое время старики молча изучали друг друга. Слишком долго они не виделись.

За спиной Кулшерифа в немом почтении застыли мурзы и уланы, за спиной старца высокими кронами шумел лес.

Они знали друг друга не один десяток лет, когда-то вместе в одном медресе учились понимать незыблемые истины ислама. Но рок, а быть может, сам Всевышний распорядились по-своему – их судьбы разошлись, чтобы через многие годы сойтись здесь, на песчаном берегу Камы.

– Мы были друзьями. Помнишь? – заговорил наконец Кулшериф. – Как давно это было! Теперь ты отрешился от мира и забыл, что в жилах твоих течет капля крови Чингисхана!

– Зато ты преуспел в жизни! Но ответь же мне, уважаемый, где твой бог?

Он спросил так, словно они продолжали совсем недавно прерванный разговор, как будто между ними не было пропасти в несколько десятилетий.

Сеид ответил уверенно, показывая перстом в сумрак неба:

– Он всюду, но увидеть его невозможно!

– А моего видно всегда, – отозвался язычник, – и я постоянно ношу его с собой. Он придает мне силы! – Колдун разжал ладонь, и в его руке сеид увидел глиняную фигурку. – Так чей же бог сильнее?! Твой, которого невозможно увидеть, или мой, который всегда рядом? Своего бога я могу сотворить из дерева, из земли, даже из песка. А в то, чего никогда не видел, поверить трудно.

За спиной сеида повисло напряженное молчание. Ответа ждали все – мурзы, уланы, казаки. Только кони ничего не желали знать – спокойно водили длинными чуткими ушами, громко на весь лес фыркали, толстыми мягкими губами пощипывали весеннюю траву.

Кулшериф нашел в себе силы улыбнуться. Отвечал миролюбиво: