Госпожа ворон

В этом была правда, скрепя сердце признала Шиада. И, кажется, Артмаэль, тоже понял свою неправоту, потому что отступил в сторону и дал паре пройти в лес. Но всего спустя пару минут Шиада почувствовала знакомый до боли хруст Завесы, и поняла, что задумал друид. Что ж, как бы они ни решили это, она вмешиваться не станет. Артмаэль приблизился к ним со спины в несколько длинных шагов, положил друиду ладонь на спину в области сердца, и, как тогда в пещере, шепнул в затылок незнакомца какое-то слово. Тот обернулся, рассеянно глядя перед собой, зашатался и с грохотом свалился на землю, увлекая за собой и Шиаду. Жрица рухнула с писком, кое-как высвободила ладонь из твердой лапищи, поднялась и встретила взглядом протянутую ладонь Артмаэля.

Знакомый жест с известным смыслом.

— Пойдем, — позвал друид.

Шиада почувствовала дрожь во всем теле — от волнения и страха. Она смотрела на ладонь, и сомнения залегли на ее прекрасном лице.

— Ты ведь знаешь, — в стремлении поддержать шепнул друид, — сегодня долг в этом.

Да, конечно, она знает. Шиада вложила ладонь в предложенную руку и, ни в чем не уверенная, шагнула на Тропы Духов, едва Артмаэль повел рукой.

Оказавшись в святая святых, Шиада затревожилась:

— У нас не будет проблем?

Артмаэль уверил, что нет. Похожие случаи нередки.

— Но мы в храме Нанданы, в то время как…

— Ее служительницы не вступают этой ночью в связь? Мы всего лишь воспользуемся Законом обращения и по обратную сторону смерти свершим то, что больше всего означает жизнь.

Шиада кивнула, отвернулась, оглядевшись. Мало, что в этой пещере изменилось с дня, когда она покинула ее.

— Нилиана, — шепнула жрица.

— Она давно мертва, ей до этого дела нет. Только когда нарушается покой этого места или страдают Сирин, она пробуждается как охранительница.

Артмаэль приблизился к жрице со спины, но обнимать не торопился. Взгляд жрицы упал на знакомые оленьи шкуры. Что ж, дороги Праматери всегда прямы, даже если люди, идущие по ним, петляют где попало.

"Точно" — подумал Артмаэль.

Шиада обернулась и подняла на друида глубокие, как Колодец Прошлого, глаза. В свете нескольких факелов ее рыжие волосы искрились, как ночное огненное солнце, которое чествовали сегодня. Артмаэль приподнял лицо жрицы за подбородок, склонился. Замер, ощущая на коже мягкое теплое дыхание. Коснулся ее уст пальцами, потом наклонился еще ниже и потерся губами.

Шиада улыбнулась: назначенное можно отсрочить, но нельзя отменить, — и закрыла глаза.

* * *

Рабство оказалось совершенно кошмарной вещью.

Никогда прежде Дайхатт не был в столь жалком состоянии.

В считанные дни он сбил ноги до кровавых мозолей. Одетый в латаное рванье, предназначавшееся всем рабам, по щиколотки утопал в жгучие пески. Обветренная горячим воздухом кожа сохла и трескалась. Щетина и волосы отрастали, засаливались, чесались, в них заводились вши. От духоты и зноя силы стремительно таяли, не давая нормально переставлять ноги. Аймар валился, поддерживаемый соратниками и подбиваемый кнутами вставал и плелся дальше.

Кожа на запястьях от канатов, соединявших рабов в связку, ободралась до мяса; раны кровоточили, распухли и болели. Ноги заплетались, временами от духоты плыло и темнело в глазах. Однажды они остановились в каком-то карьере, и Дайхатт понадеялся, что эта пытка закончилась. Но там Молдр оставил около двадцати рабов и приказал идти дальше, углубляясь на юго-восток.

Их дороге не было конца, отчаянно думал тан, перебирая ногами, которые уже даже не старался разгибать в коленях. Матерь Всеединая, ему всего-то и надо-то — пару дней посидеть на заднице и дать отдохнуть ногам…

За две недели перехода ничего не осталось в Аймаре от прежде гордого предприимчивого тана-кандидата в мужья государевой дочке и самого достойного претендента на руку Матери лагерей. Как вышло, что он оказался здесь, в таком плачевном состоянии?

КАК?

* * *

Изнурительный от жары, отвратной каши-размазни и плетей путь сливался в воображении Дайхатта в единое песчано-гадкое пятно. В первые дни пути он с охраной пытался бежать, но телохранители Молдра детально объяснили Аймару, где бывает больно за непослушание. Попытки договориться с работорговцами тоже ни к чему не приводили, пусть бы он и обещал несметный выкуп за собственную жизнь.

Когда тан гнушался серо-бурого варева, раздаваемого дважды на дню, амбалы купца, поднимая его на смех, издевались, будто играючи запихивая еду в рот. К тем, кто звучит слишком громко, малодушные люди всегда относятся по-свински.

— Ну чего же ты? — молодцы Молдра регулярно не отказывали себе в удовольствии посмеяться над Аймаром. — А? — говорили они, впихивая ему ложку за ложкой, пока парочка других держала ясовца со скрученными руками и фиксированной головой здоровыми мозолистыми лапищами. — Ты кажется кричал, будто тан, да? Денег обещал. Ну, давай. Ты нам деньги — мы тебе еду.

Молдр запрещал серьезно калечить рабов — черта с два их продашь потом. Оплеухи, не больше, велел купец. Но что такое оплеуха, давно рассудили молодцы Молдра, и с удовольствием давали Аймару и остальным под зад.