Гость из будущего: Анна Ахматова и сэр Исайя Берлин: История одной любви

Приглашение, очевидно, долго путешествовало по всевозможным органам и организациям, пока пришло наконец к адресату. Ахматова лишь 21 февраля 1965 года сообщила Алексею Суркову: «Ввиду того, что я приняла предложение Оксфордского университета о присвоении мне звания доктора филологических наук honoris causa, мне необходимо лично присутствовать в Оксфорде. Прошу Вас оформить документы, нужные для поездки мне и Каминской Анне Генриховне <…> дочери моей воспитанницы, которая будет сопровождать меня, т. к. по состоянию здоровья я не могу ехать одна». Положение тех, кто должен был принять решение по этому вопросу, она попыталась облегчить со своей стороны тем, что в интервью, данном 26 января 1965 года приехавшему в Ленинград корреспонденту «Оксфорд мейл», сказала: «У меня с Союзом писателей никаких разногласий нет, стихи для публикации я выбираю сама». Как мы знаем, это не было правдой даже по отношению к последнему прижизненному сборнику ее стихов, «Бег времени».

Несмотря на вроде бы благоприятные предвестия, решение вопроса продвигалось черепашьими темпами. Из Оксфорда уже запрашивали размеры Ахматовой — для изготовления докторской мантии и шапочки, — день церемонии же все еще не был определен. А для университета это крайне важно: ведь в тот же день награду предстояло вручить еще троим кандидатам: итальянскому литературоведу Джанфранко Контини, английскому врачу сэру Джефри Кейнзу и английскому поэту Зигфриду Сессуну.

В середине марта секретариат проректора университета обратился в Министерство иностранных дел Великобритании с просьбой попытаться ускорить ход событий в советской столице. Там поручили атташе по культуре посольства Великобритании в Москве напомнить советской стороне о существовании статьи XI соглашения о культуре. Вероятно, результатом стало какое-то обещание; во всяком случае, сама Ахматова 29 марта сообщила, что могла бы отправиться в Оксфорд после 1 июня. И наконец, 7 апреля был назначен срок церемонии: 5 июня в 14.30.

С британской стороны началась конкретная подготовка. 24 мая были заказаны на 29 мая (планируемый день прибытия Ахматовой) два номера в отеле «Президент». Сегодня из секретной советской документации нам уже известно, что заинтересованные лица лишь к этому времени смогли получить в джунглях иерархической властной системы нечто похожее на конкретный ответ. 22 мая 1965 года член Политбюро Демичев и глава государства Подгорный поставили под письмом Союза писателей свои подписи; стояла на письме и виза давнего недруга Ахматовой, Поликарпова. Выездная комиссия (на сей раз уже не в ЦК, а «всего лишь» в ленинградском обкоме партии) на своем заседании разрешила Анне Ахматовой двухнедельную поездку. Соответственная «выписка из протокола» 27 мая, в четверг, была послана в ведомство, занимающееся выдачей паспортов. Тут подошли выходные, и в Союзе писателей лишь в понедельник, 31 мая, то есть в день отъезда, смогли выдать Анне Ахматовой загранпаспорт и билеты на поезд.

Ахматова хотела попасть в Лондон как можно скорее. Однако врачи беспокоились за ее сердце и отсоветовали ей лететь самолетом. Путешествие из Москвы в Лондон, через Варшаву, Кёльн и Остенде, продолжалось более сорока часов. Свидетельства современников позволяют догадываться, сколько всего пришлось выдержать за эти дни усталому сердцу. Корней Чуковский, который за три года до этого сам был почетным гостем Оксфорда, внимательно следил за перипетиями выезда Ахматовой. В его дневнике мы читаем:

«16 мая. Ахматова собирается в Англию. <…> Ее коронование произойдет в июне. <…> 28 мая. Ахматова не уехала в Англию. Ей наши не выдали визы. Сидит на чемоданах. У Ардова. <…> 31 мая. Ахматовой сказали, что едет в пятницу, потом — что во вторник, а дали визу в понедельник».

Анатолий Найман, тоже описывая волокиту вокруг поездки Ахматовой, приводит ее недоуменные размышления вслух: «Они что, думают, что я не вернусь? Что я для того здесь осталась, когда все уезжали, для того прожила на этой земле всю — и такую — жизнь, чтобы сейчас все менять!» Кажется, она предполагала, что поведение властей: затягивание ответа или пусть даже таящийся где-то в недрах аппарата отказ — объясняется некими рациональными соображениями; подобный образ мысли органично присущ советскому человеку, который полностью подчинен произволу власти, но при всем том вновь и вновь пытается найти в этом произволе какую-то логику.