Гостья из прошлого

Вертолет продолжал стрекотать где-то сзади. Звук то слабел, то усиливался. «Круги нарезает. Точно не мимо пролетал. Сто процентов, ищут кого-то. За своими? Или за нами? Выход засечь не могли, это сразу отпадает. Утечка из главного штаба? Получается, на хвосте у нас южане, больше некому. Остынь, не фантазируй. Фактов мало, чтобы делать выводы».

Старшой обернулся и жестом показал: «Прибавить ходу».

Деревенька была крошечная — по сути, с единственной улицей. Сюда они попали уже в сумерках, сильно уклонившись к северу. «Зеленка» неминуемо кончалась, дальше надо было топать по открытой равнине, через заросшие бурьяном поля, перемежавшиеся узкими лесополосами. Старшой гнал группу что было сил, до хрипа в легких и дрожи в коленях. Остановились только раз, минут на десять: попить воды и загрызть сухарями. Привал, чтобы поесть консервов и подремать в две смены по паре часов, он наметил как раз перед завершающим броском.

В половине первого шум винтов стих. У Старшого мелькнула надежда, что обошлось. Он ее привычно задавил в себе и оказался прав: знакомое стрекотание возобновилось в начале пятого. С каждой минутой приближаясь, оно постепенно переросло в нечто большее. «Ми-24» пер на предельно малой высоте, чуть выше верхушек деревьев. Все четверо залегли, укрывшись плащ-палатками. Разведчикам и курьеру повезло — с борта машины их не заметили. Вертолет, судя по звуку, повернул на юго-восток.

— За нами, — выдохнул Кокос.

— Суки, — сказал Харя, не совсем понятно, кого конкретно имея в виду.

Без привала всё равно было не обойтись. Старшой решил сократить его вдвое, а для поддержания формы приказал принять таблетки. К допингу он относился отрицательно, но без химии группа не справилась бы.

Огня, понятно, не разводили. Строение, давшее им приют, было в прошлом сараем. В нем, очевидно, хранился заботливо собираемый хозяйственный скарб, который в одночасье пошел прахом, и стоял чудом уцелевший верстак. Сгинувший хозяин, видимо, любил столярничать.

Домик у околицы, с выбитыми окнами и настежь распахнутой дверью, как место для краткого отдыха взводный забраковал. Его предварительно обследовали и ничего, кроме хаоса из черепков посуды и слипшихся тряпок, не обнаружили.

— Давно никто не заходил, — заключил Кокос при виде густого слоя пыли на полу, тряпках и застывших экскрементах.

В сарае было, как ни странно, почище. Это не понравилось Старшому. Себя он успокоил аргументом, что через два с половиной часа их тут не будет.

Пообедали, а заодно и поужинали оперативно. Спать в первую смену выпало курьеру и Харе. Кокос караулил, Старшой снова развернул карту. Двух драгоценных часов темноты было жалко, но командир трезво оценивал возможности людей.

«Ничего, нагоним», — подумал Старшой. По его расчетам, ближе к рассвету они должны были достичь Сызранского железнодорожного моста. Около въезда на него группу ждали те, кому предназначался пакет. Для встречи с ними надо было обогнуть скопище закопченных развалин, которые остались после июльских боев. Отдельный батальон чудом не полег там, вырвавшись из мешка под покровом ночи.

Было жарче, чем в Африке. Многоэтажные дома пылали, как костры. Из-за реки били «Грады». С какого-то аэродрома на востоке поднялись тяжелые бомбардировщики, сбросившие свой груз. Командующий армией Волжско-Уральской республики вовремя отреагировал на прорыв и погнал свои войска в контратаку, не давая врагу закрепиться и дождаться подкреплений.

Старшой с разведчиками прикрывал отход. В том аду взводный не чаял остаться в живых. «Хорошо, что в отпуск съездил», — пульсировала на периферии сознания одинокая мысль, пока руки и ноги делали то, что нужно. Притом саму недельную поездку он не назвал бы веселой.

Дома он побывал в начале мая, после госпиталя — впервые за всю войну. Ростов тоже бомбили, но меньше, чем Сызрань. Временную столицу прикрывали зенитные батареи. Явных разрушений было немного, но общий вид знакомых с детства улиц и людей на них Старшой оценил одним словом: «Безнадега».

Поношенная или явно ветхая одежда и обувь, осунувшиеся лица, тусклые глаза, вялые движения. Это можно было сказать про девять из десяти встреченных им прохожих. Более энергичным и сытым видом отличались разве что патрульные и те, кто состоял на государственной службе.

Жене и детям полагалось пособие как членам семьи фронтовика. Его хватало на хлеб, картошку и подсолнечное масло. Продукты распределяли по талонам, как прежде. Если бы не швейная машинка и постоянные клиенты из благополучных семей, голод давно взял бы за горло. Пенсионеры, включая родителей Старшого, распродали всё, что могли, и уже откровенно побирались.

Власть закрывала глаза на нищенство так же, как на черный рынок. У спекулянтов можно было купить что угодно — разумеется, не по твердым ценам. Работали в городе и рестораны, и другие увеселительные заведения, запрещенные уголовным кодексом. Все знали, что с них кормились военные и гражданские начальники. Знали, но придерживали языки: министерство охраны порядка не церемонилось со смутьянами и паникерами.