Гостья из тьмы

– Давайте выпьем чаю сначала. Я давно обнаружила, что плохие новости лучше слушать сидя.

Матильда быстро поставила чай, избегая смотреть на него и стараясь не думать о том, что один из мужчин Финли не вернется домой. Скоро она узнает кто, и ничего уже нельзя будет изменить.

Отец Райан выпил чай и, как птичка, поклевал бисквит, который она сделала этим утром.

– Мы переживаем трагические времена, Матильда, – сказал он убито. – Как ты справляешься здесь совсем одна?

– У меня есть Габ в Чуринге, а у Эприл – дети и два овчара. Мы пасем наших овец вместе. Так легче.

– Ей понадобятся теперь нечеловеческие силы, чтобы она могла пасти овец. Но ты уже пережила сама все это, правда? И знаешь, как это бывает.

Матильда кивнула и наконец собралась с духом.

– Кто из них, святой отец? – хрипло спросила она, хотя ей хотелось заткнуть уши навсегда, чтобы не пускать смертоносную весть на эту прекрасную землю, которую она так любила!

Жуткое молчание повисло в кухне, как будто на них вдруг дохнуло вечностью. Руки священника, которыми он сжимал ледяные руки Матильды, были теплыми и спасительными, как якорь, брошенный в океане чувств, захлестнувших ее.

– Все они, Матильда.

Она тупо уставилась в помертвевшее лицо и пустые глаза.

– Все?.. О боже мой! – вскрикнула она, осознав весь ужас услышанного. – За что, святой отец? Ради господа бога, скажите, за что? Это несправедливо!

– Война никогда не бывает справедливой, Матильда, – грустно сказал он. – И ты не можешь обвинить в этом бога. Не он начинает войны – это делают люди. Люди убили их всех. Тома и Сина в окопах на окраине Эль-Аламейна, а Дэйви – снайперской пулей в Новой Гвинее.

Матильда ослепла от слез, когда вспомнила двух мальчишек, которых любила как родных, и мужчину, который был ей дорог, как брат. Она поняла, что никогда никого из них не увидит, и почувствовала страшную пустоту в необъятном мире, окружавшем ее. Она положила голову на плечо священника, вдохнула знакомый с детства запах его сутаны, и слезы побежали у нее из глаз. Отец Райан нежно похлопывал ее по спине, как маленького ребенка, прижимая к себе.

– Здесь есть и другие, девочка, кто разделит сегодня ваше горе. – Его голос был полон страдания. – Курайонг потерял Билли. Ужасная штука эта война…

Матильда вырвалась из его объятий и гневно посмотрела на него.

– Ладно, мужчины идут на войну, чтобы тешить свое самолюбие! – в ярости закричала она. – А как насчет матерей, жен, невест? Что будет делать Эприл без мужа и двух старших сыновей? Даст ли ей ваш распрекрасный бог ответ на этот вопрос, святой отец? И где, скажите, он был, когда их всех убивали? Как он мог допустить такое?

Бросив взгляд на бледное, осунувшееся лицо священника, она пожалела о своей вспышке, но было поздно.

– Я понимаю твои чувства, Матильда. Неудивительно, что это так тебя убивает. За последние годы я отвез здесь столько таких телеграмм и все равно каждый раз страдаю. К этому невозможно привыкнуть, – печально сказал он и помолчал, подбирая слова. – Но именно гнев убил всех этих людей. Неспособность найти мирное решение лежит в корне всех войн. Но гнев, хоть и помогает облегчить душу, не может вернуть нам убитых.

– Простите, отец Райан, – всхлипнула Матильда. – Но все это кажется таким безнадежным… Люди убивают друг друга ради мира на земле. А женщины пытаются выжить на этой земле, борясь с засухой, голодом и бомбежками. Ради чего все это?

– Я не знаю ответа, – покачал седой головой священник. – Хотел бы я знать…

Долгой дорогой в Вилгу они молчали, погруженные в свои безрадостные мысли. Матильда цепенела, представляя доброе лицо подруги, которую за эти годы полюбила как родную. Она вцепилась в поводья мертвой хваткой, когда они подъезжали к дому.

Эприл вышла на веранду и, судя по тому, как внезапно побелело ее лицо, сразу поняла, с какой вестью они приехали. Единственное, о чем она не догадывалась, – насколько сокрушительной она будет для нее. Матильда испугалась, что эта маленькая мужественная женщина, с такой стойкостью державшаяся все это жуткое время, может не пережить такой безжалостной потери.

Эприл отказалась провести их в дом. Не позволила приблизиться к ней. Она стояла, бледная, как привидение, на крыльце и по мере того, что сообщал ей священник, черты ее мягкого лица превращались в резкие каменные очертания надгробного памятника.

В конце концов, после непереносимо долгого молчания, она глубоко судорожно вздохнула.

– Спасибо, отец Райан, и тебе, Молли, что приехали. Но мне лучше сейчас побыть одной, – сказала Эприл пустым, бесцветным голосом, в котором не проскальзывало даже намека на чувство.

Она повернулась и вошла в дом, плотно закрыв за собой дверь. Матильда направилась было за ней, но отец Райан удержал ее за руку.

– Не надо. Оставь ее одну. Каждый переживает горе по-своему. Ей надо побыть сейчас наедине с детьми.