Гостинодворцы. Купеческая семейная сага

– Писатель-с известный… Величайшую комедию «Горе от ума» написали-с.

– Писатель! – поморщился Аршинов. – И ты от Сережки, я вижу, ученостью заразился. Смотри, Зиновьич, попадешь ты на старости лет в нигилисты.

– Не попаду, Афанасий Иванович… У нигилистов Бога нет, а я Его, Создателя, в сердце ношу, во всех отношениях…

Сыновья Аршиновы поднялись со своих мест, простились с матерью и отправились в город.

– Иван, на минуту! – остановил Афанасий Иванович в дверях среднего сына. – У меня чтоб к семи часам быть готовым, слышишь?

– Хорошо-с! – ответил тот и, помявшись несколько секунд на месте, вышел.

Подворотнев заторопился. Обжигаясь горячим чаем, он кое-как допил стакан и юркнул в дверь.

Аршинов посмотрел ему неодобрительно вслед, покачал головой и, громко звякнув чашкой по блюдцу, ушел в свой кабинет, посредине которого стоял письменный стол красного дерева и табуретка, обтянутая кожей. На стенах висели фамильные портреты и вид фабрики, рисованный художником, несомненно отъявленным врагом перспективы. Из труб этой фабрики валил дым толстым, черным столбом и упирался прямо в облако бледно-розового цвета, а по двору фабрики бежали, подняв три ноги, запряженные в телеги лошади, заезжавшие своими ушами в окна третьего этажа.

Остальное «убранство» кабинета заключалось в старом шкафе со стеклянною дверью и нескольких стульях, обтянутых зеленым сафьяном.

Афанасий Иванович сел к столу, вынул из него разграфленную тетрадку и, надев круглые очки, стал заносить в нее какие-то цифры.

Скрипнула дверь.

Афанасий Иванович оторвался от тетрадки и увидал Арину Петровну.

– Занят ты, Афанасий Иванович? – робко справилась она, потупляя глаза.

– Так, кое-что записываю, – ответил тот. – Что случилось?

Арина Петровна редко заходила в кабинет мужа, и то только по какому-нибудь экстренному случаю.

– Ничего не случилось, а так это, думаю, уехал он в город или нет.

Афанасий Иванович посмотрел на жену сверх очков и положил перо.

– Несешь ты какую-то околесную. Садись, коли дело есть.

– Дела, Афанасий Иванович, никакого, – заторопилась Арина Петровна.

– Денег, что ль, надо? – недоумевал Афанасий Иванович.

– Зачем? Нет, не надо, я сяду.

Арина Петровна подвинула стул к письменному столу и утерлась платочком.

– Афанасий Иванович, я к тебе вот зачем! – начала она прерывистым голосом. – По делу я, по семейному, только ты не сердись, Афанасий Иванович.

– Да говори, что такое?

– Видишь ли, Афанасий Иванович, ты, пожалуйста, не подумай, что я тут… я ни при чем, Афанасий Иванович.

– Заладила: Афанасий Иванович да Афанасий Иванович! Я давно Афанасий Иванович! – насмешливо проговорил Аршинов, облокачиваясь на стол. – В чем дело?

– Дело такое, Афанасий Иванович, что его надо обдумать хорошенько.

– Да ты говори, что за дело такое, а я уж его обдумаю, – добродушно ответил тот.

– Видишь ли, я, как мать, это должна, ты пойми, как мать, дети для меня все равны, что Андрюша, что Ваня, что Сережа, все больны моему сердцу, Афанасий Иванович.

– Да не мямли ты, пожалуйста, ну равны, ну а дальше что?

– Ты сегодня едешь смотреть невесту для Вани?

– Еду. Об этом я тебе вчера говорил, и ты мое намерение одобрила.

– Не езди, Афанасий Иваныч, нельзя ехать.

– Это почему? – сдвинул тот брови. – Аль за невестой изъяны водятся?

– Что ты, что ты, Господь с тобой, из такой семьи, и вдруг… Нельзя ехать, Афанасий Иваныч, ее… эту… понимаешь… Сережа любит.

Аршинов посмотрел сперва с удивлением на жену, а затем раскатился хохотом.

– Ха-ха-ха! Уморила! Ой, уморила!

– Афанасий Иваныч, не такое это дело, чтобы смеяться.

– Постой, глупая! Наш Сергей ее любит?

– Наш, кому же еще?

– Однако у него губа не дура. То-то я гляжу, что это он бесперечь к Алеевым таскается, а он, изволите видеть, вон для какого развлечения! И крепко любит? По-книжному, поди, а?

– Не знаю как, но только любит.

– Ночи не спит, звезды считает, песенки сочиняет, а? Так, что ли?

– Афанасий Иваныч!

– А ты, старая, нюни и распустила. Мальчишка, молокосос, начитался глупых книжонок и забрал себе в голову, что Алеев ему пара… Э-эх, старая! Говорил тебе раньше, дери Сережку, дери, а то пути не будет, вот тебе на мое и вышло. Любовь материнская тоже: как это можно драть ребенка, деликатного он сложения, и вдруг ему горячих всыпать. Слепота куриная, а не любовь! Лозы не попробовал – ума не запас, а ты вот что скажи Сергею, сам я с ним и разговаривать не желаю.

– Не сын он рази тебе?

– Не умею я с ним разговаривать, ни я его не пойму, ни он меня. Сергей для меня немой, а я для него глухой, так ты скажи ему: выкинь дурь из головы и займись делом. Алеева тебе не пара, и ты ей не жених.

– Почему не пара? Почему?

– А потому, что, во-первых, по-моему, ему рано жениться, а во-вторых, еще потому, что Алеев не отдаст за него дочь.

– За Сережу не отдаст? За Сережу? – удивленно всплеснула руками Арина Петровна.

– Да, за Сережку. Им нужен зять-купец, а не какой-то нигилист.

– Афанасий Иваныч, Богу ты ответишь за такие слова.

– И отвечу, а на Алеевой женю все-таки Ивана.

– Господи! Да ведь они любят друг друга.

– Глупости! Книжки все это и больше ничего, выйдет замуж и Сергея забудет.