Гостинодворцы. Купеческая семейная сага

– Ну, вот он самый этот неженатый нонче и приедет с Афанасьем Иванычем. Чтоб все было хорошо, слышишь?

– Да уж это известно… Чай пить приедут?

– Чай… в беседке, в саду вели сервировать… а на другом столе вино с закуской…

– Можно и так сделать. Пирожки я нонче с визигой заказала, так пирожки подам…

– Ну, пирожки-то ты убери подальше. Не идут они к этому. Какое это угощение!

– Да так, отчего же… промежду прочим-то?

– И промежду прочим убери. Да, вот еще что, – побарабанил Алеев себя по лбу пальцами. – Липа чтоб поприоделась как следует…

– Да она и так у нас, слава богу, раздетая не ходит.

– Ну, что ты мне там поешь? – сдвинул он брови. – Вобче говорю, чтоб почище… ленточку там, где следует, бантик приколи… Кажная чтоб бабья глупость на своем месте была… слышишь?

Алеева с удивлением посмотрела на мужа. В первый раз в жизни услыхала она от него такие распоряжения насчет туалета Липочки. Обыкновенно он никогда не замечал, во что одеты жена и дочь, а только ругался самым откровенным образом, когда ему приходилось платить по счетам модных магазинов и портних.

– Хорошо, скажу ей, – ответила Алеева мужу, смотревшему на нее в упор, – только она ведь у нас своендравная… захочет – оденется, а не захочет – ни за что не станет…

– Ну, это своенравие, сударыня моя, я не признаю и слышать о нем не хочу. Я сказал, значит, так и будет. Придет мне желание в рогоже ее гостям показать – собственноручно в рогожу зашью и покажу… девчонка, да чтоб родительских приказов не исполняла, – это чтоб я больше не слыхал. Поняла?

– Поняла, Спиридоныч… Как не понять! Я так это, а то она рази может твоих приказаний не исполнить?

– Да скажи еще ей, чтоб она поласковей да поумней себя вела с молодым Аршиновым…

– Она и то, Спиридоныч, ласкова с ним да приветлива…

– Ты про кого говоришь?

– Про Сережу Аршинова…

– Мне до этого дурака дела нет. Я говорю тебе про Ивана, который нынче с отцом у нас будет.

– Ну какой же Сережа дурак, Спиридоныч? Совсем зря ты его обижаешь… да я от него, окромя учтивых слов, ничего глупого не слыхала.

– А ты слушай, что я тебе говорю. Пустой парень, и больше ничего. Сам отец его мне таким аттестовал… слышишь?

– Слушаю, только совсем это он занапрасну…

– Ну, мне твоих мнениев не надо. Иван Афанасьич – дело совсем другое… и парень деловой, и к отцу уважителен…

– Не знаю я его…

– Вот и узнаешь, может, даже и зятем назовешь…

– Так они смотреть Липу приедут?

– Да. Ну, теперь я в город поехал…

– Спиридоныч, постой… а как же мне Липе-то… сказать об этом али нет?

Алеев задумался.

– Да отчего ж не сказать? Секрету в этом для нее никакого быть не может. Рано ли, поздно ли, а должна же замуж выходить. Девки что птицы: как пооперятся, так сичас и из гнезда вон.

Проговорив эту сентенцию, Алеев круто повернулся, нахлобучил на самые уши цилиндр и вышел на двор, где у крыльца в дрожках уже сидел Александр и, в ожидании отца, разговаривал с кучером.

Выезжая из ворот, они раскланялись с Подворотневым, встретившимся с ними почти у самого их дома.

– Александр, ведь это Подворотнев, кажется? – спросил Алеев у сына.

– Кажется, он, папаша…

– Да, вот она, судьба-то, – проговорил тот в раздумье, – первые в Москве рысаки у него были, а теперь вон пешком Москву-то вымеривает… а все от гордыни, Александр. Кабы слушался во младости родителей, никогда бы до таких степеней не дошел.

Алеев сел на своего любимого конька и поехал.

Подворотнев между тем подошел к воротам алеевского дома и заглянул в калитку.

Дворник, проводив хозяина, затворил ворота и исчез. На дворе никого не было, кроме старой собаки Кудлашки, глодавшей кость под навесом каретного сарая.

Подворотнев направился к крыльцу. Кудлашка бросила кость и побежала с глухим лаем к незваному гостю.

– Шарик… Жучка, как тебя, во всех отношениях? Что ты, господь с тобой! – кричал Подворотнев собаке, отмахиваясь от нее книгой, которую он держал в руках.

Однако гостю, несмотря на такую защиту, пришлось бы плохо, если бы в одно из открытых окон бельэтажа не высунулась русая головка Липы и не закричала на собаку.

Подворотнева впустила в переднюю какая-то старушка в люстриновом темном платочке и посмотрела на него из-под Руки.

– Да тебе, батюшка, кого надоть-то? – спросила она у Аркадия Зиновьича, утиравшего платком вспотевшее от ходьбы лицо.

– Мне бы Александра Сергеича повидать, – ответил тот, ставя решительно свою шляпу на подзеркальник.

– Да они, батюшка, сию минутую с самим в город уехали.

– Так-с. Очень это прискорбно, во всех отношениях, но, во всяком случае, многоуважаемая хозяйка Анна Ивановна дома обретается?

– Дома, дома, батюшка… так ты к хозяйке желаешь?

– Жажду-с, старушка божия…

– Пойдем кверху, коли так… Кудлашка-то тебя не попортила, батюшка?

– Чуть-чуть, но сердиться на Кудлашку вашу оснований не имею, ибо собачья должность в том и заключается, чтобы гостей портить, во всех отношениях…

Старушка ввела Подворотнева по широкой лестнице с железными вызолоченными перилами в большую светлую залу с громадною люстрой, завешенной от мух кисеей.

– Как, батюшка, о тебе доложить-то? – спросила старушка.