Государь

Пока ясновельможное панство переваривало новую порцию великокняжеских откровений (одни неведомые «физики» чего только стоили) — царственный слепец едва слышно брякнул желтым прямоугольником-бруском о столешню, двинув его затем к казначею:

— Монеты были твои, тебе и владеть их… Хм, приплодом.

Проводив исчезающий со стола слиток внимательным взглядом, великий канцлер Николай Радзивилл блеснул знаниями:

— В моей либерее есть книга о некоем французском мастере алхимии, про которого писано, что тот раздобыл где-то древний папирус на арамейском языке. Постепено разгадал его тайны и смог сотворить некий магистерий — с помощью которого свободно превращал любые металлы в золото, и даже эликсир вечной жизни!..

Весьма начитанный правитель Литвы тут же согласно кивнул:

— Ну как же, знаменитый среди алхимиков мэтр Николя Фламель! Коего еще при жизни осмеяли, назвав мошенником и плутом…

Почтительным тоном прервав своего будущего зятя, канцлер аргументированно возразил:

— Это не помешало ему дожить до восьмидесяти восьми лет, государь!.. Да и после смерти Фламеля несколько раз видели в Париже и Праге — тому есть верные свидетельства.

На что Димитрий Иоаннович небрежно отмахнулся:

— Слухам о том, что мэтр просто заплатил священникам за свои мнимые похороны, а сам скрылся с женой от желающих использовать его таланты, уже третий век пошел…

— Тогда почему эти слухи до сих пор не утихли, государь? Его не раз видели у осман, а лет десять назад Фламель навестил одного алхимика в Праге, и при нем превратил обычный камень в золото…

Сделав паузу, Радзивилл выделил интонацией следующие свои слова:

— При помощи какого-то черного порошка.

Его намеки не пропали втуне, ибо Малый совет тут же вспомнил цвет той дряни, которой саксонец посыпал монеты — аккурат перед тем, как залить их в сосуде едкой щелочью. А ведь и у него она была темно-бурой! Неужели?!?

— Николай, если ты читал книгу, то должен помнить, что магистериум служит лишь своему создателю… Впрочем, мы поговорим об этом в другой раз. Где там этот искусник?

Не успели радные паны обменяться мыслями об услышанном, как в великокняжеский Кабинет ввели мэтра Брейкеле, торопливо отвесившего почтительный поклон сначала носителю рубинового венца, а затем и взирающей на него литовской знати. Сняв и положив свой наперсный крест на предупредительно расстеленный князем Острожским шелковый плат, молодой правитель благожелательно распорядился:

— Подойди и приложи руку.

Дождавшись исполнения приказа, он разрешающе кивнул канцлеру, тот же сразу поставил вопрос ребром:

— Если ты умеешь варить золото, то почему не остался в Праге? Или вовсе не перебрался в Вену, поближе к императору Максимиллиану⁈

Поклонившись важному вельможе, Йоган почтительно, но вместе с тем твердо пояснил:

— Ваше светлость и сама знает, что в этом случае я бы до конца жизни сидел в каком-нибудь подземелье, в окружении реторт и котлов — и делал одно и то же. Вместе с тем, я не раз слышал, что Его Величество покровительствует наукам, потому решил… Что здесь меня оценят по достоинству, и… Не станут сажать в золотую клетку.

Каждую фразу саксонец сопровождал поклоном, разделив их между слепым монархом и одним из могущественных герцогов Литвы. Он бы витийствовал и далее, но внезапно отдернул руку и опасливо поглядел на крест — услышав затем обманчиво-сочувствующий голос одного из знатных вельмож.

— Ты, верно, о чем-то умолчал?

Побледнев, мэтр Брейкеле перекрестился на католический манер, и, словно бросаясь со скалы, признался:

— Ваше величество, я не… Солгал ни единым словом! Просто мое Великое приращение доступно для любого хорошего алхимика, и… Узнай об этом венский двор, моя участь была бы… Печальной. В то время как о Вашем величестве все говорят как о просвещенном короле, слово которого крепче диаманта; у вас алхимиков не подозревают в колдовстве и чернокнижии, и я надеялся… Мне хотелось обрести новый дом, в котором я бы мог спокойно заниматься чистой наукой!

Забота о своей шкуре сделала резоны саксонца простыми и понятными: Малый совет прекрасно понимал его нежелание умирать от ножа под ребро или удавки — а то и вовсе взойти на костер аутодафе. После небольшого молчания, уже не в первый раз поименованный не своим титулом Великий князь Литвы все так же благожелательно подытожил:

— Ты желаешь спокойной жизни и необременительной службы господину, понимающему, что высокая алхимия это не ремесло, а искусство. Это возможно.

От нахлынувших чувств мэтр прижал руки к груди, но тут же вернул правую ладонь на крест откровенно древнего вида.

— Всем сердцем я желаю служить Вашему величеству!

— Покажи-ка нам ладонь. Николай?

Канцлер литовский тут же заверил своего повелителя:

— Рука чиста, государь.

— Что же, место придворного алхимика будет твоим. И даже более того: в присутствии радных панов я даю клятву, что ты получишь защиту от любых обвинений со стороны Церкви, и все необходимое для занятий высокой алхимией… Сразу же после того, как сделаешь для меня десять тысяч кёльнских марок[60] серебра.

Дмитрий повел рукой на своих подданных и с легкой улыбкой добавил: