Государь Иван Третий

– И из-за этой старой бумаги весь сыр-бор разгорелся? Так что в ней проку, если другая есть? Еще тогда же, когда первая до Пскова не дошла, мой дед, князь Василий Дмитриевич, им другую отправил. По ней там и стали жить. А тебя за этот пергамент решили судить?

– Да они… приговорили… голову отрубить, – ответил Дорофей.

– Так и приговорили? – уточнил князь. – А как же церковный суд? Ты же дьякон.

– А вот так!

Вновь зазвенел колоколец. И вновь на пороге появился тот же слуга.

– Дьяка ко мне! – приказал князь.

Дорофей взглянул на Ольгу. Та побледнела. Вошел дьяк.

– Государь, – начал он, – все идет…

– Подожди, – Иван Васильевич поднял руку. – Пиши грамоту вот для этого молодца, что я его прощаю, а кто решит ему старое припомнить, тот испытает на себе мой гнев. И позови мне боярина Захарьина. Пусть он с Дорофеем поедет и грамоту мою во Пскове зачтёт, чтоб никто в ее подлинности не сомневался.

Ольга, радуясь за Дорофея, вдруг подошла к Ивану Васильевичу, встала перед ним на колени.

– Прими, государь, мою благодарность за твою доброту.

– Встань, княжна, встань! – Он поднял ее.

Ольга, поцеловав его руку, почти выбежала из кабинета. Дорофей, поклонившись князю и боярину, поспешил за ней.

В ту же минуту вошел боярин Юрий Захарьин. Князь, обняв боярина за плечи, довел его до двери. Около нее они остановились. Заговорил князь:

– Хочу, боярин, тебя спросить, что это делается с Пожарскими? И всегда ли они такие, порой поперек всех идут?

– Думаю, – отвечает боярин, – все это у них от большой любви к Руси. Я тя понимаю. Иногда надо бы что-то смягчить, а у них вроде боязнь какая – если так не сделать, беда на Русь придет. Но поверь мне, государь, этот род за Русь готов жизнь отдать. И делом они это подтверждают. Сложил же свою голову на Куликовом поле старший сын Андрея Василий. Да и другие…

Князь перебил его:

– Я вижу это. Боюсь, другие не увидят. Да, чую, завистников у них много. Но ладно, думаю, все хорошо будет. А ты, Юрий, как поедешь с этим Дорофеем в Псковскую землю, возвращаться не торопись. Посмотри, что там и как. И в Новгороде тоже. После доложишь мне. Ладно, боярин, бывай.

– Извини, государь, а когда… – Боярин не договорил.

Князь его понял, усмехнулся и сказал:

– Сам заждался. Мы ведь на сторону не глядим. Так уж в роду повелось.

Боярин усмехнулся:

– А может, государь, и зря. Кто тя осудит?

– Э-э-э, боярин, а ты Бога не боишься?

– Боюсь, государь, боюсь! Сам-то я ни-ни.

И они оба рассмеялись.

Боярин вышел на улицу и увидел Дорофея и Ольгу внизу около лестницы.

– Дорофей, государь велел, чтобы ты ехал со мной. Так что попрощайтесь, и в дорогу.

Он махнул рукой. Тотчас подъехал большой возок – почти дом на полозьях. Как раз то, что нужно для дальнего путешествия в мороз. Когда Дорофей сел напротив боярина, Захарьин, усмехнувшись, сказал:

– Тебе, Дорофей, повезло! Сегодня государь очень добр был. Учти, такое бывает редко. Но Бог подарил тебе удачу… – Он не договорил и крикнул кучеру: – Едем!

– Боярин, могу я проститься? – спросил Дорофей.

– Простись.

Дорофей открыл дверцу и помахал Ольге рукой.

Глава 28

Утром, сопровождаемый собачьим лаем, в Кремль прискакал всадник. Оставив коня у великокняжеского крыльца, прыгая через две ступеньки, в хоромы вместе с клубами морозного воздуха ворвался воин с белыми от инея усами. Громко стуча сапожищами, он прошел по проходу и остановился у дверей опочивальни князя. Подняв руку, на мгновение задержался. Потом решительно и громко постучал.

– Что, едут? – послышался голос князя.

– Едут, государь!

И сразу ожили хоромы князья. И не только они. Вся Москва! На встречу невесты по обе стороны дороги волной накатывал народ. Проскакал княжеский полк, останавливаясь по два всадника через каждые тридцать конских шагов. Люди кричали: «Слава Москве!» Первое, что Софья увидела при подъезде в столицу, – это горящие от восходящего солнца купола московских церквей. И эти солнечные лучи грели ее душу.

Заволновался и Антонио Бономбра. Как же! Это был последний этап долгого пути. Два прошли. Нормально! И это вселяло уверенность. А вот третий…

Волновались и в Кремле: «Где Федор Хрома?» – который раз спрашивал Иван Васильевич. И каждый раз ему отвечали: «Он на месте».

Сопровождавший невесту кортеж остановился. Мороз заставил легата поверх его красной одежды набросить на плечи шубу, подаренную ему в Пскове. Антонио видел, как его монах достал из кибитки латинский крест и, подняв его, гордо встал во главе свиты. Толпа замерла, увидев, как к монаху вразвалочку подошел Федор Хромой, человек-богатырь. Расстегнутая шуба позволяла увидеть его мощное сложение. Сдвинув шапку на лоб, он, подойдя к монаху, протянул ручищу и, схватив древко, толкнул им монаха с такой силой, что рука того оторвалась от древка, а сам он сел на дорогу. Все замерли. Тут подъехали сани, крытые соломой, Федор бросил крест на сани и громовым голосом крикнул:

– Езжай!

– Эх, пошла, родная! – молвил кучер, держа вожжи и разворачивая сани.