Государева крестница

— Выходит, достоверно он знать не может, истинно ли государь был её восприемником. Может, только для виду так сказал?

— Чтобы великий государь перед ремесленником назвался для виду его кумом? Посуди сам, Димитрий Иванович, мыслимо ли такое!

Годунов подумал и согласился про себя, что оно и впрямь было бы лишено смысла. Вспомнилось и другое: арап, когда в первый раз докладывал о подслушанном разговоре Бомелия с государем, употребил слов «крестница», «духовная дщерь», он же решил, что тот ослышался, неверно разобрал... или самому страшно было представить себе такое и потому отмахнулся, закрыл глаза? А ведь говорилось о «духовном кровосмешении», про то арап тоже донёс исправно. Да что же это творится, Господи! Украдкой, чтобы не заметил гость, Димитрий Иванович сунул руку под бороду, мелко, несколько раз, перекрестился. Бежать им, немедля бежать!

— Твоя правда, — сказал он. — Похоже, государь и впрямь её восприемник. И потому ты решил, что догадка была зряшной?

— А как же иначе?!

— Андрей Романыч... — Годунов опять помолчал, барабаня по скатерти пальцами в блистающих цветными огнями перстнях. — Я говорил о сватовстве, дабы не пугать тебя раньше времени, но невесту твою замышлено умыкнуть. Замышлено Бомелием вкупе с... великим государем, о чём тебе не сказал. Для кого умыкнуть — того не ведаю. Коли государь ей и впрямь крёстный отец, то, мыслю, не для него, однако тебе от того не легше. Может, приглянулась она... хоть тому же Афоньке Вяземскому, да мало ли крутится там этих блудников! Кто из них на неё возжёгся, того не знаю и знать не хочу. Довольно с меня того, что при дворе московских государей творится непотребство, коего и мухамедане устыдились бы. Прочее же решать тебе. Невест на Москве много, найти можно и не хуже оружейниковой дочки. А коли не желаешь отступиться от Фрязиной, то вот тебе мой совет: завтра же увози её отсюдова. Людей я дам — проводить до места, там пока пересидите. После же...

— После — что? — сдавленным голосом спросил Андрей, не подымая глаз от тарелки. — Как ты, боярин, мыслишь себе это «после»? И доколе нам «пересиживать» в том месте, куда нас проводят твои люди? Покуда великий государь не забудет про свою крестницу?

— Нет, не то. Андрей Романыч, я тут с ливонцами говорил, с дядькой этим твоим... ну не с ним самолично, а со стряпчим его. С послом-то самим мне неспособно, сам понимаешь. Так вот, они подсобят вам уйти за рубеж.

— Куда уйти, за рубеж? За какой это ещё рубеж?

— Там видно будет. Наши-то обычно в Литву уходят...

— Та-а-ак, — усмехнулся Андрей. — Курбскому, значит, советуешь уподобиться.

— Я, Андрей Романыч, ничего не советую. Сказал ведь: решать-то тебе, и никому иному. Да вот выбор у тебя больно уж небогатый — либо живу остаться, потерявши невесту, либо сгубить в одночасье и её и себя, либо с ней уходить. Только уж не просто из Москвы, как ты сперва подумал, а вовсе из Руси. Тут вам житья не будет, как ни хоронись! Рано иль поздно, а и под землёй сыщут. Касаемо же Курбского... Что его поминать? Уходили и другие! У князя Андрея совесть-то, похоже, и впрямь была не чиста... с Радзивиллом он списывался, всякое могло быть. А Черкасские, Вишневецкий Димитрий — на них-то кто осмелится положить хулу? Однако съехали!

— Всё равно измена...

— Не знаю, а посему не стану судить, — задумчиво сказал Годунов. — Утечь за рубеж, ища мзды, — то измена, как ни оправдывайся.

А бежать от неправого суда, от кары незаслуженной... или оттого, что не в силах боле видеть добродетель, невозбранно попираемую тиранством... Не знаю, — повторил постельничий. — Однако изменой это не назову. Грех, клятвопреступление — быть может... но клятву преступают не токмо измены ради. Клятвы, они тоже бывают разные! Иную преступить — меньше греха на душу возьмёшь, чем ежели станешь её блюсти... Испил бы, Андрей Романыч. — Он придвинул к прибору гостя тяжёлый, резного веницейского стекла кубок. — Этого вина не опасайся, оно голову не туманит... потому и велел подать. Нам нынче обмыслить всё надо во здравом разумении.

Андрей поднял кубок, поглядел насквозь на колеблемые огоньки шандала и стал пить — жадно, только сейчас почувствовав, как пересохло во рту. Годунов тотчас налил ещё.

— А я от тебя, Димитрий Иванович, не ожидал такое услышать... насчёт рушения клятвы. Племяннику своему, Борису, иное небось внушаешь?

— Внушаю то, что положено внушать отроку... до прочего же и сам домыслится. Умом Бориска востёр не по годам, такое иной раз спросит, что и не знаешь, как ответствовать. Думаю, многого сможет достичь... ежели не сорвётся. Не будем, однако, растекаться мыслью. Что мне ливонцам-то сказать? Им этими днями в обратный путь трогаться, так ежели ты согласен уйти за рубеж, то надобно всё досконально с ними обговорить. Лурцын говорит, будто посол — ну дядька твой! — будто он сказал без колебаний, что поможет, чем только возможно...

— Так мне что... к ним на подворье теперь надо идти, сговариваться насчёт этого? — растерянно спросил Андрей.