Государева крестница

Можно, конечно, самому прийти и так прямо и объявить: бью, дескать, челом, Никита Михайлович, не обессудь на дерзости — хочу взять в жёны твою дочку, Настасью Никитишну. Чего, в самом-то деле, ходить вокруг да около? Ну не отдаст, значит, не судьба. Да нет, как может не отдать, с чего бы это... Может, конечно, староват он Никите кажется: двадцать восемь лет, не юноша. Спросит, а чего, мол, раньше-то не женился, где такое видано, жениться положено во младых годах...

А и впрямь, что помешало? Государева служба, что ж ещё! Вспомнить лишь: семь тыщ шестидесятый год, Казань; шестьдесят четвёртый — Астрахань; с шестьдесят шестого по шестьдесят восьмой не один раз ходили в Ливонию; ныне вот Литву воевали — Полоцк, Вильна; так это только большие походы, а меж ними сколько было всякого? Конечно, другим служба не в помеху, и жениться успевали, и детишек нарожать — долго ли... А вот ему и в мысли не приходило!

Значит, не судьба была, решил Андрей. Он снова прилёг, натянул на плечи попону. Значит, на роду ему было написано дождаться Насти; а то ведь страшно и помыслить: встретил бы её вот так, ан дома жена сидит дожидается, да сварливая, да нелюбимая — упаси Господь...

Тогда, выходит, и Настя дожидалась его, сама о том не ведая? Уж год как могли просватать, ан нет — не просватали! У Юсупыча словцо такое есть, ихнее, арапское: кысмет. Судьба, значит. И по его арапскому рассуждению выходит, что от судьбы этой никуда не уйдёшь — ни семо, ни овамо. Что тебе на роду написано, так тому и быть. Но точно ли так? Оно конечно, и у нас попы учат, что, мол, без воли Господней ни один волос не упадёт; однако справедливо говорится: на Бога надейся, а сам не плошай. Кысмет кысметом, а сидеть опустив руки да дожидаться, что там тебе по воле Господней свалится на голову, тож не дело. Иначе ни воевать не надо было б, ни дома строить...

А ведь коли жениться, то и строиться надо будет — вот и ещё забота, подумал он. Двор на Москве у Лобановых был, и в месте хорошем, у Пречистенских ворот, но жильё сгорело в одном из давних пожаров; случилось это уже после смерти родителей, так что отстраиваться Андрей покамест не стал — не для кого было, да и недосуг; в уцелевшей избе поселил бобыля, тот сидел за сторожа, огородничал и выращенное частью продавал, а частью привозил хозяину на ховринское подворье (принимая капусту, лук и огурцы, Юсупыч каждый раз лаялся с бобылём нещадно, укоряя его за утаивание половины оброка). Это хорошо, что есть там огород: Настя говорила, что любит сама возиться на грядках. А как строиться — о том надо будет с тестем говорить, тот посоветует, что лучше.

Утром в путь тронулись неспешно, спешить было некуда. Когда проехали заставу, в церквах уже звонили к заутрене, на Ордынке становилось людно, Кадашевские купцы — ранние пташки — гремели запорами, открывая лавки. Наконец впереди, за Болотом, открылся обнесённый по низу стеною со стрельницами кремлёвский холм, блеснул золочёный гребень на кровле Большой дворцовой палаты, серебром в первых лучах солнца засветились соборные купола. Андрей остановил коня, стащил шапку и широко перекрестился.

— Ну, вот Бог и привёл вернуться, — сказал он. — Валяйте по домам, ребята, всем неделя на отдых. Я в приказ еду, и ты со мной, — кликнул он пятидесятника. — А ты, Вань, слетай ко мне на Яузу, скажешь там Юсупычу, что скоро буду, пусть велит мыльню истопить...

В тот же день ближе к вечеру, отдохнувший и принарядившийся, в новой, опушённой бобром шапке с пришитым на тулье золотым цехином — наградой за лаисское сидение, — он спешился у фрязинского двора, стукнул в калитку. Знакомый воротник приотворил щель, высунул бороду с опаской.

— Здорово, Онисим! Хозяин дома ли?

— Не-е, хозяин ушедчи, а когда будет — не сказывал...

— Ну, то Онуфревну покличь, — сказал Андрей, заходя во двор.

Онисим притворил калитку на засов, ушёл в дом и скоро вернулся с мамкой. Та, увидев Андрея, заулыбалась.

— Верну-у-улся, ясный наш сокол, а тут уж ой заждали-и-ися, — запричитала она нараспев.

— Да и я заждался, Онуфревна. Настасья Никитишна здорова ли?

— Здорова, слава Те Господи, здорова!

— Так чего ж не выходит? Иль меня в горницу проведёшь?

— Это как же — в горницу! Михалыча-то дома нет, сказано тебе.

— Ну то что? Пожду, пока вернётся, а тем временем с Настасьей Никитишной побеседуем...

— Да ты, батюшка, ополоумел, што ль! Как это я тебя с девкой оставлю? Ишь навострился!

— Да я что, не обедал у вас? Вместе за столом сиживали, забыла?..

— То при Михалыче было, — заявила Онуфревна непреклонно. — Любо ему жить басурманским обычаем — его хозяйское дело, не мне перечить. А когда он Настёну на моё попечение оставляет, то тут уж не взыщи — как сказала, так и будет!

Андрей в сердцах сбил шапку на затылок, едва удержал готовое сорваться ругательство.

— Что ж ты зверствуешь, бессердечная ты старуха, — только и сказал он с досадой. — Вот завтра ушлют меня снова — увидишь тогда, что Настя с тобой сделает!

— Ступай, ступай! Ишь ты, грозиться ещё вздумал, лешак эдакой!