Государева крестница

Но теперь утаивать новость и далее было уже ни к чему. Никита, часто бывая во дворце, мог встретиться с Кашкаровым, разговориться с ним и ненароком узнать, что за диковинной роднёй обзавёлся будущий зять. Нет, лучше уж сказать самому!

Назавтра после приёма у Висковатого он поехал к Фрязиным. Никита, хмурый и чем-то явно озабоченный, встретил его на дворе и сказал, что Настёну лучше не выкликать — сказала, что неможется ей и хочет побыть у себя в горнице.

— И то, — согласился Андрей, — пущай там побудет, не станем её тревожить. Я, батя, с тобой хочу потолковать — новость есть, да такая, что не знаешь, как и подступиться...

— Подымайся ко мне, — сказал Никита, — я там доделать кое-что должен... завалили заказами — дохнуть некогда. А ты и расскажешь свою новость, что там ещё с тобой приключилось.

Поднялись в работную, Никита сел к верстаку под стеклянным шаром, стал перебирать железную мелочь, отыскивая нужное. Андрей придвинул стулец, устроился рядом, дивясь множеству разложенных по столу щипчиков, пилочек, напильников, тисочков и прочего приклада.

— Так что за новость? — спросил Никита, зажимая в тиски изогнутую железку.

— Сейчас скажу. А ты, батя, не был у полковника нашего? Вроде собирался его повидать, помнишь, был у нас разговор до моего отъезда в Коломну?

— Помню, как не помнить. Был я у Кашкарова, да ничего он мне толком не сказал. Я так понял, что тебя туда с тайным наказом посылают.

— Кой к чёрту «тайным»! Придумали невесть что... для отвода глаз. Мне он сказал, что в Коломне я не в такой опасности буду, как тут, в Москве. Для того, мол, и затеяна эта поездка.

— Какая ж тебе тут опасность? — спросил Никита недоверчиво. — Чего это они плетут?

— Мне откуда знать? Кашкаров ничего толком не пояснил. А вот после того был у меня другой разговор...

Он подробно, стараясь ничего не упустить, пересказал всё услышанное тогда от Годунова. Никита слушал, забыв о своей работе.

— Блажь какая-то, — проговорил он, выслушав до конца. — Может, разыграл тебя боярин?

— А на кой ему меня разыгрывать?

— Вроде и впрямь ни к чему, — согласился Никита. — Однако, чтобы наверху кто-то надумал к Настасье свататься... Да нет, Андрей Романыч, не могу в то поверить: тут либо Годунов чего напутал, либо его лазутчик приплёл, толком не дослышавши. Настя, сказал, — так, может, не про ту Настю речь-то шла!

— Имя назвал твоё, так что вряд ли. А что за «сватовство» такое и почему с Бомелием о том говорилось — то мне и самому непонятно.

Никита хмуро помолчал.

— То-то и оно, что с Бомелием, — сказал он наконец. — Было бы с кем иным, так я, может, только бы посмеялся... Бомелий же — ехидна столь злокозненная, что от него не знаешь, чего и ждать. На меня же обиду держит великую, вот что худо... Я тут однажды не сдержался — выложил ему всё, что мне про его старые дела ведомо. Так он того простить не может, выползень заморский...

— Вот этого, батя, не надо было.

— Да понимаю, что не надо! Чёрт меня тогда за язык потянул, старого дурака...

— Ладно, не горюй. Может, и в самом деле чего напутали? Хотя с чего бы им меня из Москвы отсылать, ежели напутано...

— Может, из-за ливонцев этих, — высказал предположение Никита.

— А чего ж тогда обратно вызвали, сами велели к Висковатому идти? Я-то не напрашивался! Сказать по правде, не так он мне и нужен, этот дядька...

— А вот это ты зря, — неожиданно сказал Никита.

— Чего «зря»? Да он вроде и невредный старичок, только что мне с ним, детей крестить? Во, гляди, какой поминок мне дал, как прощались. — Андрей полез в карман, достал цепь. — Настюшке отдам, пущай носит...

Никита взвесил комтуров подарок на ладони, одобрительно кивнул:

— Богатая вещь! Немец-то, видать, не из скаредных... а то среди ихнего брата такие сквалыги бывают, глядеть тошно. Только Настёне-то к чему?.У ней своих монист хватает, тебе дарено, ты и носи. Старика уважать надо, как-никак дядька!

— Да мне, батя, негоже щепетуну уподобиться, ожерелок таскать на шее... Ты золото умеешь паять?

— Чего ж тут хитрого. А что, порвалась, что ли, чепь? — спросил Никита, перебирая звенья.

— Не в том дело. А осталась у меня подвеска матушкина. — Андрей расстегнул кафтан, снял гайтан с крылатым иноземным зверьком. — Во, гляди, называют его «драк». У дядьки такой же на перстне, видать, это герб ихнего рода. Так ты припаял бы вот сюда, он бы на чепи и висел — ладно будет, Настюшке понравится.

Ладно, оставь своего драка, припаяем. — Никита убрал золото в шкатулку, помолчал. — Насчёт дядьки, говорю, зря ты так, он, мол, мне ни к чему. Не плюй в колодезь... Мне, Андрей Романыч, смутно чего-то стало, как я вот тебя послушал.

— За Настю, что ли, боишься? Да Господь с тобой, батя! Не верится мне в то сватовство несуразное, ну а коли осмелился бы кто — помимо тебя-то не станут свататься! А я тут на что? Да пусть лишь вякнут, — он хлопнул по рукояти сабли, — я им такое сватовство покажу, по гроб жизни отвыкнут женихаться!

— Тебя и услать недолго, сам видишь... Места же есть и подале Коломны, чай, не в Ливонии живём, где от рубежа до рубежа за день доскачешь.