Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

Тогдашние председатели Совнаркома и Совета труда и обороны Алексей Рыков и Лев Каменев вынуждены были признать: «Не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Введение крепкой водки ставит во весь рост вопрос об алкоголизме. Раньше на него не хотели обращать внимания. Теперь он встал как социальная проблема»^{474}. Сам Сталин в 1927 г. вынужден был оправдываться не только перед иностранной аудиторией. В ответ на критику в адрес водочной монополии он решительно заявлял (в письме некоему Шинкевичу): «…если нам ради победы пролетариата и крестьянства предстоит чуточку выпачкаться в грязи — мы пойдем и на это крайнее средство ради интересов нашего дела»^{475}.

Так проблема, приглушенная на несколько лет бурными политическими событиями, вновь стала в середине 20-х гг. вполне очевидной и получила широкое освещение в печати. В те годы выходило множество книг и брошюр, разъяснявших политику партии в этом Вопросе и излагавших научные сведения о вреде алкоголя. Выпускались даже примерные сценарии суда над пьяницей, которого, как это подразумевалось в то время, спаивал классовый враг^{476}. Иллюстрированный журнал для крестьян «Лапоть» отвел в 1924 г. целый номер проблемам пьянства и хулиганства в деревне.

Появлялись и фантастические проекты организации «красных трактиров» с идейными трактирщиками-агитаторами, читальнями, юридической консультацией для крестьян и отсутствием спиртного. Попытки совместить просветительскую деятельность с торговлей спиртным были высмеяны в фельетонах молодого М. А. Булгакова («Библифетчик» и др.) о том, как заведующие Культурных уголков назначались одновременно и продавцами пива для посетителей: «Вам пивка или книжку»?^{477}

Глубокий социальный переворот, ликвидация многих привычных жизненных традиций и норм, стремление к обновлению старого мира порождали отнюдь не только комсомольский энтузиазм. Отмеченный Лениным «разрыв между величиной поставленной задачи и нищетой не только материальной, но и культурной»^{478} и сама обстановка нэпа вызывали неприятие не только у искренних сторонников новой власти, но и у людей старшего поколения:

«Тянет на воздух, но на воздухе убийства, грабежи и ад музыкально-вокальных звуков. Поют и играют в домах, на бульварах, во дворах, и больше всего — в бесчисленных кабаре, кафе, «уголках'', ресторанах, чайных, столовых; в наших местах у Сухаревой по Сретенке в каждом доме какое-нибудь «заведение», а по переулкам «самогон». Самогон распивочно, самогон на вынос (4–5 млн. бутылка)… На Кузнецком мосту и в Рядах, или на Тверской, на Петровке завелось много магазинов, по роскоши обстановки и товаров мало чем уступающих довоенным… На каждом шагу можно встретить и шикарную женщину, и франта по-европейски. Откуда-то явились и жирные фигуры, и красные носы. В газетах тысячи реклам о пьяных напитках, о гастрономии и об увеселениях самого легкого жанра. По содержанию этих реклам видно, что существует теперь и Яр и Стрельна, и всякие шантаны, только разве не под прежними названиями. Новые-то, пожалуй оригинальнее. Что-та вроде «Не рыдай», или «Стоп-сигнал» Недавно разбирался процесс о содержательницах домов терпимости. Значит; все «восстановилось» И стоило огород городить?» — такой виделась советская действительность лета 1922 г. глазами пожилого москвича-служащего^{479}.