Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

При этом фольклорное совмещение кабака и святости порой находило неприглядное, но вполне реальное отражение в жизни. Так в 1661 г. игумен Устюжского Троицкого монастыря жаловался ростовскому митрополиту Ионе на городских кабацких целовальников. Они благочестиво устроили часовню прямо над кабаком «и поставили в ней нерукотворенный образ Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и иные иконы изнаписав поставили, и верх, государь, у той часовни учинили бочкою и на ней шея и маковица и животворящий крест господень, яко ж и на святых божиих церквах… И той, государь, часовне в таком месте и милосердию божию и иконам быть достоит или нет, потому что собрався всякие люди упиваютца до большого пьянства, и пьяные люди под тою часовнею и под крыльцом спят и блюют и всякое скаредство износят?»^{137}

В конце XVII столетия в рукописном сборнике церковных проповедей Статир появляется, кажется, первый в подобного рода сочинениях портрет женщины-пьяницы: «…какова есть мерзостна жена сгоревшим в ней вином дыхающая, возсмердевшими и согнившими мясами рыгающая, истлевшими брашны множеством отягчена, востати не могущая… Вся пренебрегает, ни о чадах плачущих внимает».

Пьяницы духовного звания не отставали от мирян. Вновь назначенный игумен знаменитого Соловецкого монастыря огорчался в 1647 г., что его подчиненные «охочи пьяного пития пить, и они своих мер за столом не пьют и носят по кельям и напиваются допьяна». В 1668 г. власти небольшого Нилова-Столбенского монастыря оказались неспособными навести порядок в обители, откуда монахи, «похотя пить хмельное питье, выбегают, и платье и правильные книги с собой выносят» и закладывают в близлежащем кабаке. Сохранившиеся акты говорят о том, что в XVI–XVII веках русские митрополиты и патриархи не раз вынуждены были выговаривать даже высшему духовенству за то, что оно «чревоугодию своему последующе и повинующеся пьянству». В исповедных вопросах к кающимся грешникам духовного звания постоянно отмечаются такие провинности, как «обедню похмелен служил, упився, бесчинно валялся, упився, блевал», а также участие в драках и даже разбоях^{138}. Буйных пьяниц из духовенства ссылали в монастыри для «исправления и вытрезвления», но это не всегда помогало, и монастырские власти слезно просили избавить их от распойных попов и дьяконов.

Предводитель русских старообрядцев, страстный публицист и обличитель «никонианской» церкви протопоп Аввакум прямо связывал грехопадение прародителей с пьянством; при этом соблазнитель-дьявол описан им как вполне современный автору лихой кабацкий целовальник: Ева уговорила Адама попробовать винных ягод, «оне упиваются, а дьявол радуется… О, миленькие, одеть стало некому; ввел дьявол в беду, а сам и в сторону. Лукавой хозяин накормил и напоил, да и з двора спехнул. Пьяной валяется ограблен на улице, а никто не помилует… Проспались, бедные, с похмелья, ано и самим себе сором: борода и ус в блевотине, а от гузна весь и до ног в говнех, голова кругом идет со здоровных чаш». Под пером Аввакума ненавистное ему «никонианство» прямо отождествлялось с вселенским помрачением и представало в виде апокалиптического образа «жены-любодеицы», которая «упоила римское царство и польское, и многие окрестные веси, да царя с царицей напоила: так он и пьян стал, с тех пор не проспится; беспрестанно пиет кровь свидетелей Исусовых»^{139}.