Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

Царь-реформатор был уверен в том, что с его преобразованиями «мы от тьмы к свету вышли», и тем самым способствовал утверждению мифа о застойном характере, косности и невежестве допетровской России. Столь резкий поворот в культурной политике привел к утрате значительной частью господствующего сословия понимания «языка» и ценностей средневековой русской культуры. Но одновременно происходил и своеобразный переворот в сознании, смена «полюсов» культуры, когда переход к мировоззрению Нового времени совершался не плавно, а путем государственных указов и, самое главное, по перевернутому структурному плану старой культуры: новое объявлялось благим и истинным, тогда как старое означало едва ли не проклятие. Центром мира становились для русского дворянина XVIII в. Париж и Амстердам.

Однако резкие смены ориентиров массового сознания в такие переходные эпохи сопровождаются и заметным упадком нравов, связанным не столько с природным «невежеством», сколько с отказом от традиционных моральных запретов и невозможностью быстрого усвоения более «политичных» норм общежития. Оборотной стороной выдвижения новых людей в армии, государственном аппарате, судах были хищения, коррупция, превышение власти, которые перешли, можно сказать, в новое качество по сравнению с допетровским временем. Недавнее исследование криминальной деятельности петровских «птенцов» показало не только вопиющие размеры их «лакомств», но и их причину. Стремительный переход патриархальной монархии в бюрократическую империю и рост государственного аппарата в два раза привели к снижению уровня профессионализма чиновников при возрастании их амбиций и аппетитов^{141}. Проще говоря, дьяки и подьячие XVII в. бралй умереннее и аккуратнее, а дело свое знали лучше европеизированных преемников, отличавшихся полным бесстрашием в злоупотреблениях и незатейливым вкусом.

В парадных апартаментах петровских дворцов приходилось вывешивать специальные правила для новых графов и князей: «…не разувся с сапогами или башмаками, не ложиться на постели». Светлейший князь и фельдмаршал Меншиков мог за обедом поколотить прусского посла (после чего обе стороны принесли друг другу обычные извинения); природные Рюриковичи, князья Михаил, Григорий и Осип Ухтомские считали возможным промышлять разбоем на большой дороге: «Для чего де не ехать, я де теперь человек не богатый», пояснял один из них на допросе^{142}.

Известный историк второй половины XVIII века И. Н. Болтин, сравнивая просвещенную екатерининскую эпоху с прошедшими временами, отмечал, что до середины столетия «по деревням и в городах от столиц отдаленных никакое собрание не проходило без пьянства; не знали другой забавы, другого увеселения, кроме как пить…»^{143} Именно в XVIII веке, появились помещичьи гаремы, слепое преклонение перед западной модой и демонстративные увеселения с обязательной и обильной выпивкой. В результате, по словам другого историка и публициста XVIII в. М. М. Щербатова, «пьянство, роскошь, любодеяние и насилии место прежде бывшего порядку заступили».

Реформы существенно изменили быт российского дворянства, сделали его более открытым, парадным, что, в числе прочего, привело к увеличению потребления спиртных напитков — как традиционной водки, так и широко ввозимых с этого времени в Россию вин, несмотря на их дороговизну. Для сравнения можно привести цены на продовольствие в Москве 50 —60-х гг. XVIII века при тогдашнем прожиточном минимуме в 8 —10 рублей в год (зарплата рабочего на полотняной мануфактуре в первой половине XVIII в. составляла в зависимости от квалификации 10–20 рублей в год):

бутылка импортного вина 1–4 руб.;

пуд ржаного хлеба 26 коп.;

пуд масла 2 руб.;

пуд говядины 12 коп.;

пуд икры 2 руб. 80 коп.

теленок 2 руб. 20 коп.

ведро водки (12,5 кг) 2 руб. 23 коп.