Государевы конюхи

Возмущенный Данилка малость приврал. Сейчас ему действительно казалось, что он видел Стенькины глаза, на деле же земский ярыжка возился с коробом и по сторонам не таращился.

— Ты — нишкни. А ты — отвечай. Стало быть, раз харя — скоморошья, то скоморохи того купца и упокоили? — спросил Семейка у Стеньки. — И непременно нужно облаву по всей Москве учинить? Иначе тебе, сучьему сыну, и жизнь не мила!

— Да нет же! — взвыл Стенька. — Скоморохи свою харю к дереву привязывать не станут! Тьфу — медвежью! Да тьфу же — деревянную!

Видя, что обезумевший ярыжка, тряся башкой и отплевываясь, может сам сдуру напороться на засапожник, Семейка опустил ту руку, что с ножом.

— А теперь скажи-ка ты мне, мил человек, ведь пока скоморохов не поймают — Земский приказ не угомонится? Раз уж ведомо учинилось, что их на Москве целая ватага? — продолжал было Семейка, но Томила перебил его:

— Да это нешто ватага? Вот раньше и по семьдесят человек ватага была, и по сто!

— Помолчи ты, сделай милость, — попросил Семейка. — А ты, свет, отвечай.

Данилка, хоть и был возбужден превыше всякой меры, восхитился Семейкиным спокойствием.

— А не угомонится! — отвечал впавший в ярость Стенька. — Всех выловим и всех на дыбу вздернем! Пусть-ка ответят, кто про ту харю знал! Кому они про нее рассказали! Из-за ихних медвежьих харь людей убивают!

— Ах ты, песья лодыга! — Семейка не углядел, и Данилка вылез вперед. — Все бы тебе людей на дыбу вздергивать!

— Щенок! — выкрикнул в лицо Данилке Стенька и собирался уж сгоряча плюнуть туда же, но Семейка быстро мазнул его пальцами по губам, так, как это делают с изготовившейся к укусу лошадью.

Стенька не удержал слюну, и она потекла по бороде, что было для обычного, не юродивого, не полоумного и даже не пьяного человека великим стыдом.

Стыд оказался таким сильнодействующим средством, что Стенька окончательно потерял голову. Покраснев почище девок с их свекольным румянцем, он рванулся, стряхнул с себя обоих скоморохов, отпихнул Семейку и кинулся удирать, да так, что и на бахмате не догонишь.

— Вот сволочь! — воскликнул зазевавшийся Томила. — Ну, ребятушки, дёру! Да в другую сторону!

Ватага вместе с Семейкой и Данилкой так припустила, что, будь ей по пути с земским ярыжкой, — догнала бы его и еще перегнала. Но до Масленицы, когда на Москве-реке устраивают конские бега, было еще далеко, и прыть, которая в иное время могла бы снискать восторги зрителей, пригодилась лишь для того, чтобы уйти подальше от облавы Земского приказа.

Стали замедлять бег, лишь когда девки взмолились, что больше не могут!

Но страх попасться в лапы стрелецкому караулу был так велик, что ватага укрылась в ближайшей церкви.

В дневное время там было довольно народу — иной по делу встретился с товарищем, иной пришел о совершении требы условиться, и во всех углах, вдоль всех стен шли негромкие разговоры.

Местечко нашлось возле самого канунника, где ставят свечки за упокой души. Данилка, в котором проснулась совесть, взял на две деньги у свечницы пару хороших свечек и поставил за покойных родителей. Тем временем уже вовсю шло совещание.

— Черт его знает!.. — бурчал Томила. — Харя какая-то деревянная! На покойника глядела! Бредни — да и только! И через эти бредни не только нам — вам погибать! На кой ты только с нами связался?..

Семейка, услышав этот безнадежный вопрос, лишь руками развел. И так тяжко вздохнул, что сразу сделалось понятно — глупость свою осознал, а как с нею бороться — не ведает.

— И точно, донесет этот ярыжка на вас, конюхов, — добавил скоморох-лягушка, Филат. — Мы-то уйдем, а вам-то куда деваться?

— Погоди-ка, — перебил его кукольник Третьяк Матвеев. — А знаете ли, светы мои, на что это дельце с харей похоже?

— Ну?

— На то, что клад там закопан, а харя на дереве — знак, где тот клад искать. Я от верного человека про такие приметы слыхивал.

— А покойник при чем? — встрял Данилка.

— А при том, что, случается, клад не просто закапывают, а еще и сторожа ему оставляют. Такого, что с того света когтистой ручкой достанет…

— Да Господь с тобой! — испугались обе девки, Федосьица и Дуня.

— Это ты околесицу несешь! — возразил кукольнику Томила. — Коли сторожа оставляют, то прямо с кладом он и лежит себе под землей. И когтистая ручка — при нем.

— Может, на новый лад иначе полагается? Снаружи? — защищал свою догадку Третьяк.

— Это только песни бывают на старый лад и на новый лад! — Томила повернулся к Данилке. — А что, молодец, там, где вы купца подняли, ничего не было раскопано?

— Ничего! — уверенно отвечал Данилка. — Я нарочно смотрел — ни следов, что тело по траве волочили, ни тележной колеи. Он упал и траву примял, а как подняли — и трава, надо думать, встала. А коли бы там копали, то трава бы уж лежала привядшая.

— Можно так лопатой земляной пласт подцепить, что яму под ним выроешь, котел упрячешь, сверху опять тем пластом накроешь — и травка даже не почует, так и будет себе расти, — заметил Семейка. — И не догадаешься, будто там что-то закопано. Ну, попались мы с тобой, брат Данила…