Государевы конюхи

Конюхи уж знали — когда он вот этак заводит глаза к небу и прикусывает губу, жди подарка!

— А вот теперь казаки в Сибири остроги ставят… Так ведь и острог можно где-то из бревен собрать, бревна пометить — и куда нужно по реке сплавить!..

Раздался такой хохот, что разгребавшие пепелище девки подскочили.

Данилка ошалел — вроде никакой дурости не сказал. Однако ж хохочут трое конных, чуть с седел не валятся!

— Ты к государю!.. Скажи — сам придумал!.. — сквозь смех присоветовал Богдаш. — Гляди, дворишком на Москве пожалует!.. Гляди…

И не смог продолжать, так и заливался жеребцом стоялым.

— Уморил ты нас, Данила, — сказал невнятно Тимофей. — Уморил!

— Да разве я неправду сказал? — возмутился парень. — Разве не умнее привезти с собой готовый острог, чем его на месте полмесяца под стрелами рубить?

— Да тихо ты! — притушил его ярость Озорной. — Все бы ладно, да только у нас не одни остроги — у нас и город вот этак однажды ставили. Слыхал, есть на Волге Свияжск? Ну вот — его. Еще при царе Иване.

— До поляков, — пояснил, отсмеявшись, Желвак. — Государь, сказывают, решил Казань осадить, а там же кругом — орда. Задумали сперва выше по течению крепостцу поставить, чтобы за рекой смотреть. А как ее поставишь? Чуть лес рубить начнешь — они и налетят. Вот ту Свияжскую крепость сперва в тихом месте поставили, потом разобрали, привезли тайно. Татары опомнится не успели, а она уже и тут! А ты — острог!

— Ну, коли уж ты остроги ставить принялся, стало, беда миновала, — сказал Семейка. — Ехать нам, девка, надобно. Ты уж прости, свет.

Данилка полез за пазуху, достал узелок и вынул оттуда перстенек с белой финифтью и лазоревым яхонтом.

— Рублей в шесть, поди, встанет, — сказал он. — На, бери! Уж не знаю, почем нынче дома, но хоть на ворота хватит!

— Откуда у тебя? — спросила Федосьица.

— В лесу нашел, — честно отвечал парень, вжал ей в ладонь подарок и вскочил на Голована так, как учил и наконец выучил-таки Семейка.

Не мог он, чтобы такой ловкой ухваткой перед девкой не похвастаться!

— Ну, братцы, теперь — в Коломенское! — приказал Тимофей.

Однако быстро ехать они не могли — боялись за Богдаша. Он же, пользуясь случаем, решил Данилку просветить.

— Нашел ты с кем связываться, — недовольно толковал Желвак. — И я не ангел, и Семейка вон — не святые мощи, как-то устраиваемся. Вдовы есть, в богатых домах женщины и девки живут чистые, можно договориться. Так нет же — зазорную девку с Неглинки нашему молодцу подавай! Она под кем только не побывала!

— Она не виновата, что зазорной девкой сделалась! — вступился за Федосьицу Данилка. — У нее в чуму родители померли, никого не осталось, податься было некуда, ее потаенная бабка с толку и сбила…

— Да что ты причитаешь? — возмутился Богдаш. — Тоже сиротинушка выискалась! Как если бы у нее одной в чуму все сгинули! Вон у боярина Морозова, сказывают, под четыреста человек дворни до чумного сидения было — двадцать осталось! В Кузнецкой слободе под двести человек жило — четыре, не то пять семей спаслось! Сам подумай — сколько сирот осталось?! Да если бы все девки на Неглинку жить ушли — Неглинки бы им не хватило! Иные к обителям приткнулись, иные хоть какую дальнюю родню отыскали.

— Верно попы толкуют, что у этих баб все на похоти замешано, — добавил, прислушавшись, Озорной.

— Незачем тебе туда больше ездить. Расплатился — и будет! — подвел итог Богдаш.

— Невтерпеж станет — поеду, — отрубил Данилка.

Смутно было у него на душе — вроде обещал, да не исполнил… И жалко бедную девку, и ясно, что есть между ними преграда, и еще что-то, чего словами не объяснить…

Чтобы избавиться от нравоучений, он послал Голована вперед и оторвался от товарищей саженей на десять.

— Будет толк! — глядя, как он сидит в седле, сказал Богдаш.

Тимофей, который вез перед собой на конской холке узел с жемчугом, смотанный из епанчи, хмыкнул. Вроде и согласен, да не совсем…

Один Семейка словно бы и не обращал больше на норовистого парня внимания. Ехал себе и ехал, думал о чем-то своем.

Приказ тайных дел вслед за государем на лето перебрался в Коломенское, чтобы всегда быть под рукой. К тому же одной из главных его забот было устройство любимой государевой потехи, охоты, в особенности соколиной.

Дьяк Дементий Башмаков как раз вернулся с охоты, когда ему доложили, что четверо государевых конюхов домогаются его видеть и говорить с ним.

— А кто таковы? — спросил дьяк, не имевшей большого желания, умаявшись, еще и делами заниматься.

По молодости и бойкости всюду он норовил проскакать первым, и не для того лишь, чтобы добиться государевой похвалы. Невзирая на скромный рост и неброский свой вид, Башмаков был проворен, ловок, и крепко сбитое тело само просило действия, такого, чтобы вся силушка выплеснулась. Вот и доигрался — стоит у стены большая охотничья пищаль, выложенная смутно белеющим рыбьим зубом, а встать да повесить на крюки, как ей полагается, уже — никак!

— Богдашка Желвак с Тимошкой Озорным, и с ними Семейка Амосов.

— А четвертый?

Четвертого прислужник не знал.

— Ну, пусть взойдут.