Государевы конюхи

— Поехал бы, — вставил Тимофей. — У боярина в кошельке — дыра, а дворни — за сотню человек. И нельзя перед прочими боярами и князьями виду подавать, что к обеду у тебя одна тертая редька с квасом…

— Смотри у меня! — прикрикнул дьяк. И не смог сдержать улыбку.

— Тут тот ключник Артемка точно рассчитал. Знал, что боярин никому не захочет про клад говорить, — продолжал Данилка. — Дальше он так полагал — сперва среди бела дня с боярином на Троицкой дороге оказаться и медвежью харю на дереве ему показать. А потом поехать с ним туда тайно, ночью, да и вернуться одному.

— Ловко, — одобрил затею Башмаков.

— Да ничего у него не вышло. Он с дедом о харе сговорился, и она уже почти готова была, и он начал боярину про клад байки плести. Да только как раз об ту пору, а было это уже чуть ли не на Троицу, прибился к буйносовскому двору тот самый Гвоздь. Они с Артемкой знакомцы были, Артемка его к боярину и подвел.

— Так-то… — пробормотал дьяк. — Кабы не государево повеленье…

И замолчал. Но конюхи все поняли без слов.

Кабы государь не приказал разобраться с разбойным княжичем и его лихой дворней без шума, то вся Москва бы и знала, что люди Обнорских — воры, налетчики, и в дом их пускать опасно.

— А тот Гвоздь об одном думал — как бы княжича вызволить да за прежнее взяться! — выпалил Данилка.

— Так-таки и думал? — уточнил Башмаков.

Данилка кивнул. Можно было, конечно, и согласиться с дьяком — поди знай, что у того Гвоздя доподлинно было на уме. Но парня, как всегда, заколодило — раз я сказал «Гвоздь так думал», значит, иначе быть не могло.

— И он, Гвоздь, проведал, что ключник боярина кладом соблазняет. И решил он тот клад взять сам и потому стал следить за ключником. И обнаружил, что не только клада нет, но и харя-то приметная к дереву еще не приколочена! И тогда он догадался, что всю эту затею с кладом может к своей пользе обернуть. Харю у деда он выкрал, сам ее на Троицкой дороге к какому-то дереву привязал и стал вокруг кладознатца Абрама Петровича околачиваться, любопытных у него переманивать. Потом же вез такого любопытного в лес, показывал харю, заводил в чащобу и убивал. А телегу с лошадью перегонял куда-то и сразу же продавал. Или телегу продавал, а лошадь, коли добрая, оставлял — тут уж не меня спрашивать надо.

— Стало быть, двое убийц на Москве завелось, — сделал вывод Башмаков. — И одного вы в надежном месте спрятали, а другой, надо полагать, ушел? Коли вы такой добычей не хвалитесь?

— Так, батюшка Дементий Минич! — вразнобой подтвердили конюхи.

— А это откуда взялось? — Дьяк показал на жемчуг.

— А это мы того кладознатца на горячем прихватили. Он, видать, последнего из двенадцати привел, чтобы убить и тут же копать начать. И мы того человека спасли, а клад сами взяли.

— И что же за человек оказался?

Три пальца уткнулись в Данилку.

— Ты?!?

Парень кивнул.

— На живца ловили! — понял Башмаков. — Кто додумался?

И опять три пальца подтвердили — вот этот, у которого не то что молоко на усах не обсохло, но и сами усы неизвестно когда вырастут.

— Ловки вы. Что же с кладом делать собираетесь?

Данилка посмотрел на Богдаша с Семейкой — мол, я довольно говорил, может, вы слово скажете?

— Клад этот — церковное имущество, — объяснил Тимофей. — Еще при поляках схоронено. Церкви Божией его и нужно вернуть. Вот мы опись составили…

Он добыл из-за пазухи исписанный лист.

— А себе ничего взять не пожелали?

— Да взяли… Данила — перстенек, девке подарить, да уж и отдал, — сказал Семейка. — Я — жемчужных пуговок дюжину, племяннице к свадьбе, маленьких… И Богдаш тоже.

— За труды взяли, — добавил Тимофей.

— Коли за труды — так тому и быть… — И вдруг сообразительный дьяк задал самый неприятный вопрос: — Кладознатца-то куда девали?

Конюхи ответили не сразу.

— Богдаш! Тимоша!.. Жив-то он?

— Коли его в Разбойный приказ да на виску, он бы многих добрых людей оговорил да с собой потащил, ведь им и бояре не гнушались, — сказал Богдан. — Ну… оставили мы его там… заместо клада…

— Харю стеречь, — добавил Семейка.

Данилка покосился на него, но о судьбе хари умолчал.

Башмаков вздохнул. И посмотрел на конюхов, словно говоря: ну, что с вас теперь-то возьмешь?..

Конюхи стояли тихие, покорные, все четверо, и что же прикажешь делать с людьми, которые честно в своем грехе сознались? Да и грех ли?

— Шут с ним! — принял решение дьяк. — Ступайте, молодцы. И — никому ни слова! Ни про клад, ни про того Гвоздя!

Четверо дружно кивнули.

— Теперь этим делом я сам займусь.

Дьяк помрачнел. И было отчего! Конюхи понимали — нельзя княжича Обнорского из Пустозерска выпускать. Коли он снова на Москве объявится и безобразничать начнет, придется его со стрельцами брать, и тогда прежнее дело всплывет. А государю это будет неприятно. Получится, что он милость старому роду оказал, велел покончить с дельцем без шума, да и промахнулся.

— Ступайте… — сказал Башмаков, и видно было, что он уже непростую думу думает.

Выйдя из покоев, занимаемых Приказом тайных дел, Тимофей шумно вздохнул, всем видом показывая великое облегчение.