Государевы конюхи

Сперва ему показалось, что там кто-то терпит бедствие. Опять же, ветер донес крики. Потом он понял, что бедствие происходит по каким-то законам. Черный ком то расползался, то возникал заново. Понять, что происходит, Данила никак не мог. Лед стоял такой толщины, что провалиться под него могла разве что каптана весом со Спасскую башню. Бывало, что на лед сверху скидывали свежих покойников. Но покойника-то подобрать недолго — вот разве что прямо на реке и панихиду по нему отслужить…

Головану стоять надоело, да и всадник начал мерзнуть. Данила проехался вдоль берега туда-сюда, опять затаился в удобном местечке и пригляделся, тем более что и светать начинало. Возня на льду продолжалась. Неужто она и была нужна Семейке?

И тут ангелы небесные сжалились над ним. За спиной он услышал далекий скрип полозьев. Обернулся — и увидел небольшой обоз, вытекающий из-за речной излучины. Данила принялся считать сани — досчитал до восьми, а еще было несколько конных.

Когда обоз резво миновал его убежище, он подтолкнул пятками Голована и поехал следом. Для обозных — чужой, которого незачем бояться, потому что один, а для тех, кто на льду колобродит, — обозный, чуть приотставший.

И все равно мало что увидел и понял Данила. Разве что отступивших к берегу мужиков в тулупах, числом не менее трех десятков, да истоптанный, изгвазданный снег.

Возле вытащенных на берег плотов «живого» моста он от обоза отстал и поднялся на берег. Наступало утро, Москва-река опять становилась дорогой для пеших и конных, так что тем мужикам придется со льда уходить — иначе уж больно часто придется уступать дорогу.

Предположив, что мужики как на льду были ватагой, так и по берегу ватагой пойдут, Данила свернул в первый же переулок, поехал наугад и выехал к деревянной церковке. Вроде бы той, где они с Семейкой ждали Авдотьицу… Найдя заветренное местечко, стал ждать — не будет ли в близлежащих улочках галдежа, потому что вряд ли такая орава пойдет тихо…

Где-то тут был двор, на который привезли мертвое тело. Но отличить его среди прочих Данила не сумел, все заборы одинаковы, длинные, серые, и чем отличаются ворота — тоже не понять. Авдотьица-то, поди, когда выслеживала, по пальцам считала, а они с Семейкой не догадались…

Голоса зазвучали — да и стали стихать. Данила чуть себя по лбу не хлопнул — ведь здешние дворы наверняка по два выхода имели, к улице и к реке! Он без размышлений поскакал на голоса, завернул за угол и увидел, что от ватаги осталось всего-то человека четыре. Остальные уже были за высоким забором.

Из четырех трое собирались уезжать — их ждали санки. Один стоял в калитке и что-то им внушал на прощание. Данила прищурился. Человек был высок, телосложения под тулупом не разобрать, а борода вроде рыжая…

Решение парень принял быстро — послал Голована вперед и проскакал чуть ли не впритирку к забору, проскочил между ним и санками, да и наметом — вперед! Отчаянная ругань понеслась вслед, и неудивительно — люди еле успели отскочить.

Но то, что ему было нужно, Данила увидел. Человек в калитке, остроносый и узколицый, с короткой рыжей бородой, со светлыми тонкими прядями из-под мехового колпака, был Сопля. Тот самый, от которого увел сообразительный Семейка…

Безмерно собой довольный, Данила повернул направо и стал искать улицу, достаточно широкую, чтобы быть Остоженкой или Пречистенкой, которая, по его разумению, тоже пролегала где-то поблизости. Обе вели к Волхонке, а оттуда до Боровицких ворот уж было рукой подать.

Москва оживала, народ уже тянулся к церквам, а иные и прямо к торговым рядам. Данила вынужден был все время придерживать Голована, а душа горела и летела — ему не терпелось рассказать Семейке о своей удаче, а пуще того — узнать, как Семейка догадался искать следов на льду.

— Помнишь, когда с Авдотьицей поехали? Я уж тогда, свет, место заметил и подивился — тут ведь где-то в прошлом году стенка кулачных бойцов собиралась, — объяснил Семейка.

Он уже трудился — мыл теплой водицей аргамаков, а потом растирал чистой соломой. Данила, раздевшись, взял свое ведерко, чтобы бежать к водогрейному очагу, да и застрял, увлеченный беседой.

— Так это они на льду были?

— А они всегда, когда перед Масленицей стенка собирается, в тихом месте учатся. Им же сладиться надобно, сработаться, кого — в чело, кого — по крыльям ставить. Тоже ведь мастерство. Так вот, потом оказалось, что скоморохи тело увезли. Потом Томила в это дельце запутался, а ты же сам толковал, что он и кулачным боем занимается. Подумай-ка — что, коли один из тех скоморохов был Томила?

— Да уж подумал! Вряд ли бы он с Таганки или из Тайнинского потащился в Хамовники — ткача о помощи просить! Где-то поблизости прячется!

Данила был безмерно доволен, что может кстати упомянуть места на другом краю Москвы. Для него, очень плохо представлявшего себе все, что творится за пределами Кремля, это уже было подвигом.