Государевы конюхи

Как многие люди, знающие голод не понаслышке, Данила всегда чуточку беспокоился — будет ли сыт? Он пошел искать Богдана и обнаружил его в стойле у вороного бахмата Кресалки. Тот имел гриву вроде Головановой и толстую крутую шею. Не доследишь — конь принимал смехотворный вид, голова и шея со стоящей торчком гривой гляделись крупнее тулова с ногами. Богдаш деловито оттягивал жесткие вороные волосья и проходил по ним бритвенной остроты лезвием. У его ног, на грязной подстилке из ржаной соломы, уже лежала топорщащаяся кучка.

— Оголодал? — спросил Богдаш. — А ты сперва заслужи!

Заслужить завтрак на конюшне было мудрено — большинство стойл стояли пустые, аргамаков отправили в Хорошево или в Коломенское, некоторых бахматов — тоже. Вон Богдашка нашел себе дело — и все видят: молодец коня обихаживает. Данила насупился и пошел за вилами — хоть стойла почистить, что ли?

Потом дед Акишев позвал его в шорную, дал денег и послал на торг — принести горячего. Дед любил рыбные расстегайчики, и непременно чтобы в прорехе пирога виднелся кусок налимьей печенки. Данила отыскал расстегаи, выполнил и иные дедовы заказы, заодно набрал для себя снеди. Явившись на конюшни, он выложил добычу на стол в шорной и громко крикнул Богдана с Родькой. Коли есть деньги — чего ж не угостить? Семейство Анофриевых к Даниле относилось хорошо — после того, как он спас пьянюшку Родьку от огромных неприятностей. Так что предложить Родьке рыбного пирога — дело правильное. А вот предложить того же пирога Богдашке — дело злоехидное. Ты вот мне пакости говоришь, а для меня они — что собачий лай, так выстроил свое поведение Данила, и я вот тебя пирогом угощаю, как если бы не ты мне пакость брякнул, а пес за забором пролаял.

— Ты мне тут пиры не заводи, — строго сказал дед Акишев. — С пиром-то погоди, пока невесту тебе посватаем. Деньги-то на свадьбу и на обзаведение копи!

Свадьба?!

И Данила вспомнил Настасью!

Ночью, когда Богдаш убеждал, что возле клюкинского двора прятались и свистели скоморохи, Данила соображал туговато. Но сейчас — сейчас он в полной мере осознал, что летит в пропасть вверх тормашками!

Сразу в памяти воскресла та зимняя ночь, когда шалая девка несла какую-то чушь, перечисляла причины, по которым не может остаться вместе с Данилой, и посколько причин было несметное множество, он чувствовал — ни одна из них не главная. А в чем беда — понять не мог…

Но с той ночи, с того объятия, прошло время — недостаточное для того, чтобы Настасья образумилась, но значительное для Данилы. Он трудился, он бывал посылаем по важным делам, правда, не один — сперва с Семейкой, потом с Богданом. С каждым днем он все более ощущал себя не парнишкой на побегушках, а сильным и статным молодцом на государевой службе. Опять же, бабы… и усы вон пробились… какого ж ей рожна еще надобно?..

— Ты чего зазевался? — спросил дед.

— Думаю… Назарий Петрович, а что, тот хорошевский Ульянка не появился?

— Нет, с утра не было. Чай, завтра приедет, — сказал дед Акишев. — Хороший парнишка растет. Вот и славно, что он вам с Богданом в розыске помочь сможет. Вот и славно… сам Господь все лучше нас, грешных, управил…

Данила ничего не ответил — дед уже в тех годах, когда на уме сплошь божественное, а затевать с ним такие разговоры — потом не отвяжешься. И Тимофей на помощь не придет — Тимофей уж в Казань скачет.

Убедившись, что на конюшнях все в порядке, и сытно поев, Данила и Богдаш пешком отправились на розыск. Кони всем хороши, да не всюду за собой коня потянешь.

Зато конюхи прихватили оружие. Джеридов Данила не взял, потому что еще не учился их метать, а вот свой подсаадачник, широкий нож с одним лезвием, закругленным и

чуть изогнутым к острию, спрятал под полой короткого, по колено, зеленого кафтана. Кистень ему подарил Семейка — гирька из рога, залитая изнутри свинцом, ремень толстый, но гибкий, с петлей, чтобы на руку вешать. Это оружие Данила спрятал за пазуху. Взял кистень и Богдан, но у того был кистень летучий, на длинном ремне, что наматывается на запястье и при разумном замахе стремительно разматывается. Пользоваться этой опасной снастью Данила еще не умел, а вот Настасья, не к ночи будь помянута, умела…

Оказалось, что купца Клюкина соседи знают, хотя не видят по месяцам. Более они знакомы с купчихой и ее родней — как принято в хороших купеческих семьях, небогатую дальнюю родню взяли в услужение, так оно и надежно, и богоугодно. Как раз дальней родственницей и была та самая Марфушка, с которой начинали свои расспросы Данила и Богдаш. Это ни у кого бы не вызвало подозрений — два молодца приметили девку в храме Девяти Мучеников, издали проводили до ворот и вот собирают сведения у почтенных людей, старичков и старушек, что при церкви обретаются, там днюют и ночуют.

Про Марфушку узнали всякое — приданого-де нет, из корма служит, но обнадежена, что за старшего приказчика замуж отдадут.

— Мы за приданым не гонимся, — с достоинством отвечал церковным бабкам Богдаш. — Нам — чтобы родня хорошая, богобоязненная, чтобы милостыню подавали, богомольцев привечали, нищим приют давали.