Государевы конюхи

К ночи собрались и поехали следить за клюкинским двором. Но слежка вышла неудачная — у Клюкиных легли рано, никаких тайных гостей не принимали, скоморохи, или кто там так ловко свистал в темноте весну, тоже не появились.

— Ну и любить их в хвост и в гриву, — заметил недовольный Богдан. — Видать, рановато мы вчера убрались — что-то тут еще было, раз те скоморохи более не пришли.

— А тут одно и могло быть. Те двое молодцов, что пришли ночью, до сих пор у Клюкина сидят, а скоморохам то ведомо, — сразу ответил Данила, довольно много размышлявший о загадках клюкинского двора.

Пока получалось так. Покойный Бахтияр по одному ему ведомой причине следил за изготовителями воровских денег. Очевидно, он, придумав складное вранье, забрался на клюкинский двор, где то ли ждали загадочных гостей, то ли они уже там обретались. Бахтияра разоблачили и погнали прочь, после чего хозяева с перепугу придумали покражу и перестали пускать к себе всех, кто просился на ночлег, — а к зажиточному купцу всегда какая-нибудь нищая братия на ужин набивается. До того боялись, что согласились выставиться в дурном свете перед соседями…

— А не сходил бы ты к крестничку? — вдруг предложил Богдашка. — Девки-то со скоморохами дружат, они скажут тебе, не приходила ли ватага.

— Побойся Бога, Богдаш. Нешто на белом свете всего одна скоморошья ватага? Сам же знаешь, зимой, к Масленице, их сколько приходит. Да и черта ли скоморохам в воровских деньгах? Они ведь, сам знаешь, пугливы, их и так отовсюду гоняют…

— Особливо кумушка твоя пуглива!

Данила уже знал все оттенки Богданова голоса. Сейчас товарищ откровенно задирал его, напрашивался на спор. И это было неприятно.

Мало того что Данила вообще не хотел о чем бы то ни было спорить с ехидным Богдашкой — так он еще каким-то внутренним ухом заранее слышал все те гадости, которые товарищ собрался высказать о бабах вообще и о Настасье в частности. Слушать это он не желал. Потому промолчал, сильно огорчив этим желавшего сцепиться Желвака.

Так и доехали до Боровицких ворот, окликнули сторожевых стрельцов на стене — свои, мол! — стукнули в калитку, сторож впустил, и они, расседлав и обиходив коней, пошли спать в Семейкин с Тимофеем домишко.

Данила заснул не сразу — душа тревожилась, беспокойно металась по некому миру, где рядом были вещи несовместимые — умиравший в бесчестии отец и Настасья в санках, уносящихся по широкой белой улице. Душа боялась встречи — и, очевидно, сравнивала два страха, тот и этот, тот — возле остывшего отцовского тела, когда на Данилу в конце концов снизошло спасительное отупение, и этот, от которого все внутри дрожало и чувствовалось сердце. Кроме того, был огромный, мощный, сияющий Богдаш — такой, каким он показался Даниле полтора года назад, когда трое конюхов сговорились взять под свое покровительство «шляхтича», раскрывшего убийство Родькиной тещи. Богдаш и так-то был великолепен, ходил, задрав нос, а в мире, по которому бродила, не умея успокоиться, Данилина душа, он был вроде архангела с иконы, в благородных доспехах, в багряном плаще, только нимба недоставало, да заместо него золотились кудрявые волосы и короткая бородка.

Душа-то маялась, а тело устало. И оно оказалось сильнее души — взяло да и уснуло.

Наутро дед Акишев прислал за ними правнука Алешку — сына Родьки Анофриева. Алешке шел уже десятый год — можно понемногу к делу приучать. Потому Акишев с весны забрал его на Аргамачьи конюшни. Пока парнишечка был на побегушках, одно подай, другое поднеси. Но вот этак, подавая и поднося, да слушая при этом разговоры старших, он учился. Он уже знал, что хоть овес аргамакам необходим, а перекормить опасно — как раз начнутся у коня колики, и возни с ним надолго хватит. Запомнил же он это благодаря крепкому дедову подзатыльнику — был прихвачен на том, что пытался добавить в кормушку своему любимцу Байрамке лишних полфунта овса.

Алешка принес горшок горячей каши. Это было очень кстати — с утра после ночного розыска есть хотелось просто невыносимо. Потом пошли на конюшни мыть и чистить лошадей. Хотя государь с ближними отбыл в Коломенское, заглянуть с проверкой вроде было некому, на конюшнях соблюдался прежний порядок — кони должны блестеть! Только к обеду Данила с Богданом освободились и отправлись на торг — искать купцов, что могли бы поведать о Клюкине.

Самой купеческой порой была зима — по укатанному снежному пути, по речному льду ходко шли обозы с товаром. Но и летом, когда дороги просыхали, многие отправлялись в путешествия — кто сушей, кто водой, на стругах. Про Клюкина знакомые купцы сказали: зимой-де вернулся из сибирской украины, привез пушного товара много, привез китайскую ценинную посуду, хотя в самом Китае не был, коли не врет…