Государевы конюхи

— Ты, что ли, Гаврила Михайлович, розыск об убийстве старой бабы ведешь? — сразу осведомился Колобов. — Могу тебе еще одну прибавить, чтобы служба раем не казалась. Не иначе, Господь на старых баб гневом опалился. То в Конюшенной слободе одну удавили, а теперь вот сваху Тимофеевну!

— Какую еще Тимофеевну? — спросил Деревнин.

— А есть такая, ее вся Москва знает. Сколько свадеб сладила — не перечесть. Моего сына женила. Вон ее и порешили.

— Слыхал, Степа? — спросил Деревнин. — Ты же тут с самого утра.

Стенька многих на Москве знал, но со свахами в последний раз дело имел года два назад, когда сестру замуж отдавали.

— Знать не знаю никакой Тимофеевны, — сурово сказал он.

Мол, бабьих дел мужику знать и не положено.

— Да куда тебе! — усмехнулся Колобов. — Она все по князьям и боярам промышляет. И живет богато. Жила. Вот кто-то и вздумал ее перины пощупать, много ли там зашито.

— В собственном дому, что ли, удавили? — уточнил Деревнин.

— В светлице ее нашли, и все короба наземь вывернуты. Но одно тряпье валяется. Что было ценного — видать, унесли. Там еще другая диковина. Соседи утром увидели — пес на снегу отравленный лежит. И случайно заметили — из-за угла подклета вроде нога виднеется. Пошли поглядеть и нашли два тела.

— Ты ж говорил — одно, свахино.

— Свахино-то наверху, в светлице. А под самой лестницей мужики лежали. Один — с глоткой распоротой. У другого, по всему видать, башка проломлена. И снег весь истоптан — дрались.

— Любопытно они дрались, — заметил Деревнин. — Ежели один другому глотку распорол, то не мог же тот, с распоротой глоткой, его успеть по башке треснуть. А ежели тот, что с глоткой, первым успел, то второму, с пробитой башкой, уже не до ножей было.

— Да, был там кто-то третий, — согласился Колобов. — Третьего-то я охотно бы к себе на двор заполучил… Мало бы ему не показалось… А может статься, и четвертый, и пятый.

— И кто ж таковы? — спросил подьячий, имея в виду покойников.

— А шут их разберет! Никто из соседей не признал. К вам еще никто не заявлялся с криком, что, мол, брат-сват сгинул?

— Других крикунов хватает, — отвечал Деревнин.

— Я почему к тебе иду, Гаврила Михайлович? Вот моего человека расспросить надо, сказку у него отобрать. Он в эту ночь в карауле ходил и странные вещи видел. Другой сейчас отсыпается, а есть еще третий — тот ранен. Когда моему молодцу прийти-то, чтоб недолго у вас промаяться?

— А приди к обеденному времени, — сказал стрельцу Деревнин. — Я велю писцу задержаться и сам тебя расспрошу. Скажешь — подьячий Деревнин назначил. И товарища приводи. Он к тому времени, поди, уж проснется.

— Благодарствую, — полковник поклонился. — Если во мне и моих молодцах нужда будет — приходи.

Он пошел прочь, стрелец — следом. Деревнин, что-то соображая, некоторое время глядел им вслед.

— Темное дело, — сказал он Стеньке. — Зайдем-ка в храм, там поговорим без лишних глаз.

Подумал и добавил:

— И без ушей.

Для тихой беседы выбрали Благовещенский собор.

И там-то, забравшись в дальний угол, Деревнин сообщил:

— Не хотят мне в Разбойном приказе толком объяснять, что стряслось. Каких-то лесных налетчиков опоили да повязали, и был ли при том тот Родька Анофриев — никому не ведомо. И сдается мне, что тех налетчиков не просто опоили, а кто-то на них навел, а кто — открывать не хотят. Видать, среди воров и татей есть у них свои людишки, и коли даже тот человек видел, как Родька сдуру затесался туда, где налетчиков опоили, и сам того пойла отведал, то они того человечка, чтобы Родьку опознал, вовеки нам не предъявят. Так-то…

— Ты полагаешь, Гаврила Михайлович, что Родька случайно в том кружале оказался и случайно его опоили? — спросил Стенька. — А коли так, кто удавил Устинью и вещи ее забрал?

Он бы и больше сказал, он бы и про заколдованную душегрею сказал, да боялся, что ловкий подьячий выпытает у него про ночное похождение с Анной Ильинишной, которая велела себя звать просто Анюткой.

— По-твоему, Родьку в кружало заманили и опоили, чтобы удавление Устиньи на него удобно спихнуть? А кому бы и зачем убивать никчемную бабу? Ты лучше не над этим бейся, а найди свободного писца и приметы ему вели записать, подклеим к делу. Пока не забыл! Расспрашивал-то, чай, на ходу?

Стенька закатил глаза вверх, проверяя себя, точно ли все, что ему говорили бабы, пересказал подьячему… И тут его осенило.

— Баба-то никчемная, да только жила одна и разное про нее люди толкуют, — со значением сказал он.

— Ворожбой промышляла, что ли?

— Ворожбой не ворожбой, а за двое суток до убийства прибегали к ней в ночь какие-то тайные гости. Чей-то возок заполночь прикатил, а вскоре и укатил.

— Мало ли кто к ней мог приехать? — уже чувствуя, что появилась ниточка, за которую можно тянуть, спросил Деревнин.

— Среди ночи, Гаврила Михайлович! Добрый человек днем куда надобно сходит.

— И то верно…

Деревнин призадумался.

— Мне походить, поспрашивать? — подсказал Стенька.

— Значит, берешься доказать, что того Родьку с умыслом опоили?