Государевы конюхи

— Был, был, — подтвердила Настасья. — Здесь тебя кобель трепал. Вот так мы сейчас санки поставим… Пусть думают, будто кобыла сама домой пришла. И будем ждать.

— А где?

— А за санками. Тащи-ка войлок…

Данилка постелил войлок на снег, и они присели за санями, умостив под себя еще и полы шуб.

— Чего ждем-то? — спросил Данилка.

— Гвоздя ждем. И молчи, ради Бога, кобыла вон беспокоится. Следи за ней. Как ушами зашевелит, значит, и человек сюда идет.

Гвоздя прождали недолго.

Очевидно, ему удалось уйти от стрелецкого караула. Шел он неторопливо да и вел себя, как человек, который не опасается погони, а просто погружен в тяжкое раздумье.

Гвоздь, увидев кобылку с санями, похоже, даже не обрадовался.

— Ишь, гулена… — неодобрительно сказал он и трижды бухнул кулаком в калитку.

Калитка приоткрылась.

— Не приходила? — спросил Гвоздь.

Что-то ему там буркнули отрицательное.

— Проклятая баба… — отвечал Гвоздь. — Вот ведь кашу заварила!..

Из-за калитки, видать, что-то спросили.

— Не твое дело, — отрубил он, подошел к саням, повернулся к ним задом да и сел на облучок. — Скоро, поди, явится.

Настасья сжала Данилкину руку — молчи, мол, дурак…

Данилка недоумевал. Вот ведь перед ними была спина Гвоздя, вот и башка его, в которой варились и кипели всяческие злоумышления! А Настасья еще чего-то выжидала.

И спросить невозможно!..

Оказалось, она была права.

Из-за угла показалась дородная баба — коли в тяжелой шубе, так и вовсе поперек себя шире. Когда подошла поближе, то оказалось, что под мышкой она держит небольшой мешок. Гвоздь встал ей навстречу.

— Ну, насилу дождались! — сказал он грубо. — Принесла ли?

— Принесла, Иванушка, от Никитской до нас неближний путь, а через ряды я идти побоялась, — голос у бабы, невзирая на стать, был тоненький, испуганный, и в доказательство она показала мешок.

— Тут, стало быть, душегрея?

— Тут!

— Точно ли?

— Да как Бог свят!

— Ну, ступай, а то благодетель наш уж гневаться изволит. Я вон за тобой ехать собирался. Ступай, ступай вперед! Замаливай грех!

Баба вперевалку пошла к калитке, а Гвоздь резко выдернул из-за голенища свой персидский узкий нож.

И рухнуть бы бедной бабе со сдавленным криком, но взвизгнула за санями Настасья, так дико взвизгнула, что Гвоздь повернул голову.

Девка была уж на ногах и к бою готова. То, что она прятала в рукаве, чем сражалась с Гвоздем во дворе, она за время сидения на войлоке достала и переделала чуток иначе. А что это такое было, Данилка сразу и не понял. Вырвалось что-то из ее руки, и врода даже звук удара вышел негромкий, однако Гвоздь встал, как вкопанный, постоял мгновеньица два и повалился.

— Мешок! — крикнула Настасья Данилке, хватая поводья и занося ногу.

Данилка в два прыжка оказался возле остолбеневшей бабы и выхватил у нее из руки небольшой мешок.

Настасья уже сидела на облучке и, шлепая кобылку вожжами по крупу, посылала ее вперед.

— Падай сюда!

Усаживаться и укладываться было некогда. Повинуясь приказу, Данилка рухнул, как сумел в подъехавшие сани, и тут же они помчались прочь из переулка.

— Караул! — услышали Настасья с Данилкой тонкий вопль вслед.

— Вот дура! — крикнула, не оборачиваясь, Настасья. — Ей жизнь спасли, а она — «караул!».

Кобылка, послушная вожжам, завернула за угол и пошла по прямой размашистой и ходкой рысью. Данилка ворочался в санях. Он рухнул туда набок, одна нога у него свисала за край, и он из-за ухабов никак не мог ее втянуть.

Вроде и недолго ехали, однако Настасья уже натянула вожжи.

— Выходи, куманек. Дальше — пешим ходом. Ни к чему, чтобы нас на Неглинке с лошадью и с санями кто повстречал.

— Куда ж мы ее денем? — выбираясь и прихватывая мешок, спросил Данилка.

— До утра она, Бог даст, не замерзнет… — Настасья, уже отойдя от саней, вернулась и покопалась в них. — Вот незадача — войлок-то мы там оставили… Могли бы и накрыть… Ну, хоть мешок давай!

Она вытряхнула из мешка содержимое и, не глядя, что там валяется под ногами, протянула руку:

— Нож давай!

Данилка достал из-за голенища тот самый нож, и Настасья ловко распорола мешок, почти по шву. Был он средней величины, гораздо меньше настоящей попонки, но Настасья накинула его кобылке на спину и огладила.

Данилка же сперва смотрел на выпавшую из мешка вещь, потом подхватил ее со снега и распялил на руках.

— Она, что ли? — сам себе не веря, спросил парень.

Настасья взяла из его рук синюю, богатого цвета душегрею.

— Сдается, что она… Пойдем-ка поскорее, кум, нечего нам тут делать.

Словно твердо зная, что Данилка не отстанет ни на шаг, она пошла вперед, не оборачиваясь.

Оказалось, что до Неглинной и примыкающих к ней переулков, где селились зазорные девки, было рукой подать.

Настасья привела Данилку туда, откуда они с Феклицей его и взяли, — к церквушке. Уж теперь-то там было по-настоящему тихо.

— Ну, что, свет? — приветствовала ее Авдотьица, когда они взошли на крыльцо, толкнули незапертую дверь и, миновав сени, оказались в горнице у Федосьи. — Тише только, тише, уснули они — и Федосьица, и Феденька. Я вот и свечи погасила, одну лучинку держу…

Настасья махнула рукой, мол, все ладно, и села к столу.