Охраняя служилое землевладение, правительство должно было также обратить особенное внимание на совершавшийся в обширных размерах переход боярских и дворянских земель в руки духовенства. Переходя во владение церкви и монастырей, вотчины теряли свое военно-служебное значение. «Выход земли из службы» ослаблял служилый землевладельческий класс, разрушал военную организацию государства.
В это время монастырские и церковные имения и земли быстро увеличивались, угрожая поглотить значительную часть служилых вотчин.
Скоплению земель в церкви сильно содействовал широко распространенный, благочестивый обычай давать вотчины на «вклад» в монастырь для вечного поминовения усопших. Движимые религиозным рвением, служилые люди так же, как лица других сословий, делали богатые вклады в монастыри как при жизни, так и в особенности перед смертью: редкое завещание обходилось без оставления в пользу церкви всей вотчины или части ее. С другой стороны, множество земель переходило к церкви путем купли-продажи и заклада; богатые монастыри охотно скупали земли у обедневших князей и дворян или выдавали им ссуды под залог вотчины. Монастыри скоро богатели как вследствие доброхотных даяний благочестивых людей, так и вследствие того, что они пользовались важными льготами по отбыванию военной службы и уплате податей. Дворянское же землевладение переживало в это время тяжелый экономический кризис. Служилые люди на различных условиях занимали деньги в монастырях, всего чаще – под залог своих вотчин, а затем отказывали эти вотчины в монастыри «за долг и по душе»[100]. «Богатый капиталист-монастырь сделался, – по замечанию новейшего исследователя этого вопроса, – банкиром для страдавшего безденежьем служилого класса».
Богатства монастырей и льготы, предоставленные им, вызывали сильное раздражение против старцев-монахов в других классах общества. «Мы, – говорили служилые люди, – кровь свою проливаем, а они, старцы, живут, ни в какую службу государю не помогают». Знаменитый Троице-Сергиев монастырь, владевший громадными землями, вел нескончаемые тяжбы с соседними землевладельцами. «Мнози отчины Сергиев монастырь имеет, мнози и ссоры прилучаются от соседствующих», – писал в позднейшее время келарь этой обители Симон Азарьин. Дворяне, как и крестьяне, иногда даже вооружались против построения новых монастырей. Когда преподобный Макарий основывал Калязинский монастырь, один из соседних землевладельцев грозил его убить, опасаясь, чтобы Макарий не присоединил его вотчины к своей пустыни. Среди бояр образовалась партия, требовавшая секуляризации церковных имений во имя идеала скитской монашеской жизни. Эта партия, так называемые нестяжатели (Нил Сорский, Вассиан [князь Патрикеев] и Максим Грек), приписывала сребролюбию и алчности иноков разрушение боярских вотчин и переход их в монастырь. Указывая на упадок нравственности среди духовенства, она требовала изъятия церковных имуществ из ведения духовенства и обращения их на благотворительные дела. «А селами и волостями с крестьянами царем не подобает жаловати иноков, и непохвально делают так цари, – сказано в «Беседе валаамских чудотворцев», вышедшей из среды бояр – противников монастырского землевладения, – лучше сложить с себя сан и венец царский, чем отвращать иноков от душевного спасения мирскими суетами». Другая партия, так называемые иосифляне, с Иосифом Волоцким во главе, энергично отстаивала право монастырей владеть вотчинами.
Не решаясь на крайнюю меру, предлагавшуюся «нестяжателями», отнятие вотчин у монастырей, правительство избрало средний путь – решило сохранить во владении духовенства земли, ранее им приобретенные, но воспрепятствовать дальнейшему скоплению вотчин в его руках[101]. В 1551 году, по приговору Стоглавого собора, князьям, дворянам и детям боярским было воспрещено продавать свои вотчины монастырям, а также архиепископам и епископам без особого разрешения государя на каждый случай («без Царева и Великого князя ведома и без докладу»).
«А кто купит, или кто продаст вотчину без докладу, и у тех деньги пропали, а у продавца – вотчина, и взята вотчину на Государя, Царя и Великого князя безденежно». В 1551 году правительство ограничилось только запрещением