Государи и кочевники. Перелом

допел Кертык и вновь молящими глазами уставился на Тыкму-сердара.

— Да, это так, — сказал Тыкма. — Теперь не стало ни одной. — И, подумав, пока джигиты обменивались впечатлениями о песне, спросил: — Кертык, кто же теперь твой хозяин?

— Царь — мой хозяин, — пролепетал Кертык.

Тыкма улыбнулся одними губами.

— Ты же сказал, копейки от русских получаешь!

— У меня паспорт русский, сердар-ага.

— Тебе рабочие помогли с паспортом?

— Да, сердар-ага. Ваня помог… моряк питерский…

— Молодец, Кертык, хороших друзей завел. Твои друзья знают о туркменских обычаях?

— Знают, сердар-ага. Они говорят, кое-какие наши обычаи очень жестоки. Мои друзья против калыма и против насилия. Они не платят калым за женщин.

— Значит, ты на них равняешься? Тебе наш обычай не нравится?

— Тыкма-ага, пощадите, — вновь взмолился Кертык и украдкой поглядел на бывшего мужа Джерен.

— Ладно, пой пока.

Кертык опять запел. Запел о пери Агаюнус и Кер-оглы. Пел долго, не прерываясь. Пел, не глядя на сидящих. Пел и смотрел то на пальцы, то на собственные ноги. Он не заметил, как встал Тыкма и отправился в покой младшей жены. Кертык ударил в последний раз по струнам, вывел высокую ноту и сказал усталым голосом:

— Друзья, если позволите, я отдохну?

Джигиты наградили его пение радостными восклицаниями и похвалой, стали расходиться. Кертык кинул за плечо дутар и тихонько затрусил со двора. Выходя, он подумал: "Тыкма ушел к жене. Пройдет час-другой, прежде чем он вспомнит обо мне, — надо бежать!" Кертык, оглядываясь по сторонам, пробрался к воротам, вывел коня в поле, сел в седло и поскакал. Подпрыгивая в седле, думал со страхом: "Только бы не спохватился раньше времени Тыкма! Только бы добраться до Кизыл-Арвата".

XXII

Вернувшись в Кизыл-Арват и увидев свою кибитку, Кертык с горечью подумал: "Стоит у всех на виду. Не спрячешься в ней. Тыкма теперь следом скачет. Не упустит он случая, чтобы не расправиться со своим старым батраком. Мало того, что я ушел от него, но еще и оскорбил сердара! О глупая моя голова!"

Стараясь сохранять самообладание, он остановился возле кибитки, привязал к жерди агила коня, умылся в арыке, снял сапоги у входа и только потом позвал:

— Джерен, ты здесь?

— Вий, люди! — с досадой воскликнула она. — Он еще спрашивает, здесь ли я? Но сам ты где был? Четыре дня тебя ждет Джерен, беспутный ты человек!

— Ладно, Джерен-джан, дай мне пиалку чая.

— Мурад, подай отцу чай, — сказала она сыну. — Да шурпу принеси, я на очаг поставила.

— Есть не буду, сыт, — отказался Кертык и подумал: "Вот и Мурад не знает другого отца, кроме меня, а я не знаю другого сына".

Прежде чем сесть на кошму, Кертык выглянул во двор и прислушался: нет ли подозрительных звуков? Стал пить чай, после каждого глотка настораживался. Джерен наконец обратила внимание на странное поведение мужа, спросила:

— Ты чего все время оглядываешься, Кертык? Как заяц на чужом огороде…

— Так оно и есть, Джерен-джан, — отозвался он и замолчал.

— Кертык, зачем таишь от меня что-то!

— Ничего, Джерен-джан, особенного нет, но надо нам поскорее бежать из этих мест.

— Ой, горе мне… Да чего же такое случилось?

— Случилось то, чего мы больше всего боялись, — сказал Кертык и осторожно посмотрел на Мурада. Потом перевел взгляд на Джерен. — Жив он…

Джерен вскрикнула, побледнела, потянулась рукой к вороту платья. Рука ее затряслась.

— Уедем отсюда, Кертык-джан, — произнесла, цепенея от ужаса. — Уходить надо, если он жив…

— Кого вы так испугались? — спросил Мурад, молчаливо следивший за странным поведением матери и отца. — Почему от меня скрываете? Разве я не должен знать своего врага?

— Сынок, не спрашивай… Зачем тебе знать не детское…

— Мурад-джан, — сказал спокойно Кертык, — ты, конечно, уже не маленький и понимаешь, что речь идет об опасности. Я не могу тебе сказать всего, но знай: твою мать и меня могут убить. В окрестностях появился человек, который может поднять руку на нас.

— Кертык-джан, надо уходить, — взмолилась Джерен. — Не надо ждать утра. Они могут прийти ночью, когда мы будем спать, и тогда сам аллах не спасет нас.

— Мама, давайте пойдем в госпиталь, — предложил Мурад. — И дяде Ивану надо сказать, и Петину, они сильные! Разве они не защитят нас?

Кертык задумался, отставил в сторону пиалу и чайник.

— Джерен-джан, я его видел рядом с собой… Я виноват перед тобой, Джерен… Это я уговорил тебя… Но я не могу жить без тебя… Я думаю так: может, они и не придут сегодня. Но все равно придут — не сегодня, так завтра. Поэтому не будем испытывать судьбу… Бери Мурада, и идите в барак к Петину, а я начну разбирать кибитку.

Когда жена и сын отошли и скрылись за дувалом, где стояли бараки рабочих, Кертык принялся вытаскивать колья, к которым крепилась кибитка. Он знал, что разобрать кибитку одному — занятие очень долгое. Он думал и о том, что увезти кибитку незаметно будет трудно: все равно люди увидят и скажут любопытным, в какую сторону поехал Кертык-бахши. Кертык уже снял с терима войлоки и сложил их, когда пришел Петин.

— Кертык, не горячись, — сказал канонир. — Зачем спешить? Страх — плохой помощник.