Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Достоинство статьи Лазаревского, делающее ее особо ценной для данного исследования, заключается в тщательном последовательном проведении сопоставления первого (6 августа) и второго (20 февраля) Учреждений Государственной Думы. В литературе по этой проблеме, к сожалению, сложилась традиция ограничиваться заявлениями о том, что одна (Булыгинская) Дума проектировалась как совещательный орган, другая же (по Манифесту 17 октября и второму Учреждению Думы) как законодательная. Далее этого общего заключения, как правило, не шли. Раз булыгинский проект был сметен революционным вихрем, то к чему ее анализировать. Сопоставление, сделанное Лазаревским, позволяет определить движение правовой мысли, первоначальные приобретения которой не утратили практической значимости.

Много грехов было у первого Учреждения Думы. Кое-какие из этих грехов устранены. Устранено правило, что заседания Думы не публичны. И в самом деле, какова цена «гласности», под сурдинку сотворенной. Как тут не вспомнить слова Чернышевского, что в России гласность означает отсутствие свободы мысли и слова. И Думе по положению 20 февраля даровали право публичности, тем поставив ее работу «под надзор общественности». Это одно из общих начал конституционных учреждений. Тут важен был принцип.

В первом Учреждении (6 августа) было поразительное по своей непрактичности правило об отделах Думы. Оно устранено вторым положением. Думе дано право создавать по своему усмотрению комиссии. Практика показала, что основной формой работы стали именно думские комиссии. Еще одно важное изменение.

На случай разногласий между Государственным Советом и Думою было предусмотрено создание специальной Согласительной комиссии и устранены имевшиеся в законе 6 августа правила, умалявшие роль Думы. Заложены основы равноправия обеих палат. Сохранялось и важное правило, что члены Думы не могут быть подвергнуты лишению или ограничению свободы иначе как по распоряжению судебной власти. Возникал вопрос. Ведь Октябрьский манифест уже провозгласил гражданские права и личную неприкосновенность граждан. Стоит ли еще раз запрещать внесудебные расправы? Здесь важен другой аспект проблемы. Для депутата Думы недостаточно общих гарантий гражданских прав. Конституционная практика других государств оправдала принцип депутатской неприкосновенности. Без введения этого правила в практику можно было ожидать ареста оппозиционных депутатов. Как показал дальнейший ход событий, это предостережение не оказалось излишним.

Спорным являлось правило о запрещении представлять в Думу письменные заявления, просьбы, петиции, посылать и принимать депутации (ст. 197). Это вопрос не только ограждения спокойствия, предотвращения давления извне на депутатов, но и вопрос о взаимосвязи, контакте народных избранников с их избирателями.

Второе Учреждение Думы уточнило и права ее председателя. По первичным проектам он был лицом, назначаемым государем, так сказать, «оком государевым». При новой, более демократической процедуре председатель избирался тайным голосованием и, соответственно, был выразителем воли не только большинства, его избравшего, но и защитником прав Думы в целом, ее представителем перед общественными и государственными учреждениями и, что особенно важно, перед императором. Однако в Думе он был первым среди равных. Это подчеркивало правило, гласившее, что при разделении голосов на равные половины голос председателя давал перевес только при повторной баллотировке.

Особое значение имели новации второго Учреждения по вопросу о контроле Думы над администрацией. Право на запрос имела лишь солидарная в этом требовании группа в тридцать депутатов, а чтобы этот запрос адресовать, направить министру, нужно было решение большинства Думы; не отдельный депутат, и даже не группа (фракция) депутатов, а Дума как целое волею ее большинства обретала право запроса к министру.

Анализируя проблему ответственности министерств, Лазаревский высветил значение ряда процедурных вопросов. Коротко остановимся на этом.

«Можно допускать, — отмечал он, — что в самодержавном государстве политическая ответственность министров возможна только перед государем. Он один является судьею целесообразности действий министров. Но существо и неограниченной монархии не требует, чтобы уголовные преступления, совершенные или пропущенные министрами, всегда оставались безнаказанными»⁶.

«Безответственность» министров вызвала столь бурный и единодушный протест печати, и не только оппозиционной, что Манифест 17 октября уже возложил на правительство «исполнение непреклонной Нашей воли <…> чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного надзора за закономерностью действий поставленных от Нас властей».

В Учреждении Госдумы от 20 февраля 1906 г. появляются слова: «Обращаться к министрам с запросами».

Что же сделало правительство во исполнение этой ясно выраженной воли и правды монаршей? Чем обеспечено это право надзора действительного?