Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

14 декабря: «Теперь он (Витте) готов арестовать всех главарей восстания. Когда же я все последнее время пытался заставить его сделать это, он уверял, что в состоянии управлять без применения крайних мер».

25 января 1906 года: «Что касается Витте, то после московских событий он радикально изменил свои взгляды; сейчас он хочет вешать и расстреливать всех. Я никогда не видел большего хамелеона. Таковы, естественно, причины, почему ему более никто не верит. Он окончательно потопил себя в глазах всех»²⁴.

Признания императора дают ключ к пониманию того обстоятельства, что созданные Витте якобы в развитие начал Октябрьского манифеста законоположения на самом деле были не конкретизацией и развитием этих начал, а их пересмотром и умалением. Витте видел, что ликования народа Манифест не вызвал, что царь в нем разочаровался.

Чувствуя свое нетвердое положение, премьер попытался вернуть расположение царя путем циничного изменения большинства самых сильных пунктов Манифеста, который он совсем недавно сам же написал. Не ожидая, пока будет избрана Дума, Витте диктовал проекты законов, покоящихся уже не на народосоветии, а на самодержавии по принципу, что «императору принадлежит верховная самодержавная власть» во всех сферах власти. Чтобы сделать правительство независимым в финансовом отношении от притязаний Думы, Витте использовал все свое влияние в Европе, надеясь получить от Франции колоссальный заем на сумму почти 3 млрд франков.

Когда эти маневры не дали результатов, Витте пришлось уйти в отставку (об этом ниже), а в мемуарах он попытался переложить вину с больной головы на здоровую.

Исправляя свободы, дарованные императором, премьер заявлял, что делает это по велению самого императора, его окружения, придворной камарильи, которые вознамерились взять обратно все, что в октябре так торжественно обещали. Именно это составляло пафос известных воспоминаний Витте, и это самая большая их ложь.

Граф Витте и после неудачи своего либерального эксперимента, после победы адмирала Дубасова на Пресне еще почти полгода оставался премьером. Но руководство всеми звеньями управления было уже не в его руках. Военные, полицейские, губернаторы и прочие чины администрации действовали, не считаясь с Советом министров, а премьер, утерявший самостоятельность в прокладывании политического курса, поплыл по течению.

В середине декабря, не ставя премьера в известность, император принимает виднейших иерархов православной церкви и обсуждает с ними вопрос о реформе церкви, о восстановлении патриаршества и единолично принимает важнейшее решение о созыве Поместного собора для «преобразования Нашей Отечественной Церкви». Для выполнения этой монаршей воли было созвано 6 марта предсоборное совещание. Оживленное обсуждение проблем церковных преобразований именуют возрождением православия. И хотя этот процесс возрождения затянулся и был прерван Октябрьской революцией 1917 г., инициатива императора в этом важном деле несомненна. Конец года ознаменовался еще одним важным решением царя. Он возвращается к самой острой проблеме русской жизни, к аграрно-крестьянскому вопросу, давно занимавшему его внимание. Война и революция обострили проблему. В октябре в ходе подготовки Манифеста, как указывалось выше, император согласился с предложением Витте искать радикальное решение аграрного вопроса, не исключая экспроприации части помещичьих землевладений. Но в Манифесте Витте эту важнейшую проблему обошел полностью и грубо ошибся в оценке политической ситуации в стране.

А что же в весях российских? Манифест повсюду оглашают с амвонов, литургиям в честь императорской фамилии несть числа.

Выслушав все это, мужики расходились понурые и угрюмые. Ропот и гнев грозным валом прошлись по стране. Опять обошли господа царя батюшку, поэтому и забыл он о нас, грешных! Где же она, правда-то? Где «всеобщее равнение», земельные наделы по трудовой норме, о чем недавно еще решали всем миром на сельских сходках. Видать, подставили…

Манифест вызвал резко отрицательную оценку одного из самых близких к царю лиц — великого князя Александра Михайловича, женатого на любимой сестре Николая Ксении. «Николай II отказывался удовлетворить обе боровшиеся силы революции — крестьян и рабочих, — отметил князь. — Интеллигенция получила наконец долгожданный парламент. Русский царь стал отныне пародией на английского короля. Это был конец! Конец династии, конец империи! Прыжок через пропасть, сделанный тогда, освободил бы нас от агонии последующих двенадцати лет!»