Государственная недостаточность

– Меня неоднократно пытались в это втянуть, скажем так. В свое время я даже был в списках кандидатов в депутаты как раз того съезда, о котором вы говорите, от комсомола. Из списков меня вычеркнули, когда просмотрели на съезде ВЛКСМ фильм по моей повести «ЧП районного масштаба». Мне предложили повиниться, но я гордо отказался, в результате чего и не смог тогда начать политическую карьеру. Потом были предложения от других партий и общественных организаций, но я считал, что писатель должен заниматься литературой, а уж молодые политики, которые как раз начали формироваться, пусть выражают то, что я пытаюсь выразить в литературе. Увы, грустные наблюдения за тем, во что эти молодые политики превратились, подвели к мысли, что не так уж нелепы были эти предложения. А главное – оказалось, что мимо меня прошел целый пласт современной жизни. Так что тут было и желание посмотреть на это самое «грязное дело» изнутри. Тем более, что у меня застрял роман, на который я очень рассчитывал, и застрял именно потому, что значительная часть сюжета связана с политикой. Так что в Думу я шел не без корыстной, скажем так, цели. Кстати, я обещал избирателям, что, если буду избран, на четыре года отложу перо в сторону. К сожалению, мои самые худшие подозрения в отношении этих выборов подтвердились с лихвой. И мне, как писателю, пытающемуся разобраться в механизме зла, эти выборы очень много дали. Роман сразу, как говорится, пошел. А я остался. В литературе.

– После «ЧП районного масштаба», «Ста дней до приказа» и «Апофегея» был «Демгородок», наделавший немало шума. То, о чем вы писали в этой книге, – писательская интуиция или просто реакция на происходящее?

– Я писал «Демгородок» с 1991 по 1993 год. Повесть вышла в журнале «Смена» как раз накануне октябрьских событий. Конечно, в «Демгородке» есть вещи, которые предвидеть тогда было трудно. Например, эпизод с «монархической картой». Кто в то время мог предполагать, что всерьез начнут говорить о восстановлении монархии, что в Россию будут ездить все эти странные наследники? Эта книга, без сомнения, памфлет. Все персонажи, которых я пытался высмеять, в тот период находились в ореоле своей славы и, казалось, никогда не уйдут с политической арены. Ну кто мог предположить в 91-м, что звезда Гайдара закатится?

Многие трагикомические стороны власти мною были просто выдуманы. А теперь, когда вышли мемуары Коржакова, стало понятно, что в жизни все было так же, как и в «Демгородке», – столь же нелепо и столь же неприлично.

– В справочнике «Кто есть кто в России?» о вашей повести «Сто дней до приказа» сказано, что она стала главным доказательством того, что гласность в СССР все же появилась… Гласность – это все, чего добилась страна в результате перестройки и реформ?

– Да и гласности-то нет. От того, что на российском телевидении рассуждают о том, крепкое или слабое рукопожатие у президента, сдадут Черномырдина или нет, прищемили хвост молодым реформаторам или не прищемили, ничего не меняется. «ЧП районного масштаба» и «Сто дней до приказа» по крайней мере как-то повлияли, на мой взгляд, на общественное сознание. Сегодня власть живет по своим законам, а СМИ – по своим. Это параллельные миры.

СМИ дают поток своеобразного «Священного писания», из которого толкователи в Кремле могут выбрать все что угодно. Вот раздули дело о Шеремете. Потому что это нужно. Если завтра это никому не будет нужно, данный факт никто и не заметит. У России нормальные отношения с Литвой, и никто не обратил внимания на то, что Иванова там посадили за книжку, не понравившуюся властям. Завтра будут проблемы с Литвой, и об Иванове будут говорить на всех телеканалах. То есть СМИ стали поставщиками всевозможных версий. Но, как писал дедушка нашего главного реформатора Аркадий Гайдар в «Судьбе барабанщика»: «Разве за это мы с тобой, старик Яков, белых рубали?»

– То есть речь идет о том, что литература и пресса должны быть чем-то вроде нравственного судьи общества?

– О чем тут говорить, когда такой властитель дум второй половины XX века, как Солженицын – отвлекаясь от его художественных талантов, – сидит в Москве, как Чаадаев, на положении полусумасшедшего. Нет сегодня Солженицына как фактора общественного сознания, нет человека, который должен был занять в сознании людей нишу Толстого и Достоевского, пусть даже не достигнув таких художественных, повторюсь, высот. Никто ведь не задумывается, делая то или это, – что подумает на этот счет Александр Исаевич? А ведь какие ожидания были!