Государственная недостаточность

– Как можно обозначить текущий момент?

– У нас капитализма еще на самом деле нет. В некоторых сферах он стал складываться, как, скажем, в обслуживании, в книгоиздательском деле, но глобально – нет. Сейчас идет период усваивания украденной общенародной собственности. Ни один олигарх не может сказать, что именно он сделал или произвел для того, чтобы стать богатым. Нефть качаешь? Так ты ее качаешь из тех месторождений, которые разведала советская власть. Газ ты качаешь по тем трубам, которые протянула советская власть. Какое твое личное участие? Никакого. Алюминий? Так он на тех заводах, которые строили, отрывая от каждой семьи.

– Получается какой-то варварский капитализм. Как варвары – налетели, разграбили?..

– Капитализм всегда делается по-варварски.

– В России процесс шел особенно болезненно. Сначала были все равны, а теперь одни – на самолете, а другие – в болоте.

– Об этом я уже написал несколько вещей, об этом «Небо падших» и «Замыслил я побег…». И сейчас вот уже «Грибной царь» продолжает разговор, начатый в предыдущих двух вещах. Сформировался такой цикл, трилогия.

– Для читателя привычен Поляков-романист, а что подвигло вас на освоение жанра драматургии, киносценариев?

– Как только я стал публиковать прозу, кинематограф сам ко мне пришел. По поводу экранизации «Ста дней до приказа», «Работы над ошибками» и «ЧП районного масштаба» режиссеры меня сами нашли, стали просить написать сценарии. И я понимаю почему. Дело в том, что тогда литература все больше дрейфовала в сторону постмодернизма, бессюжетности и бесхарактерности, где нечего поставить. Сейчас этот процесс пошел на спад, чего и следовало ожидать, но еще недавно писателем номер один считался Виктор Пелевин. По его произведениям почти ничего не поставлено. В его романах нет сюжета, там нечего ставить. У меня же практически каждая вещь экранизирована. Сейчас выходят восьмисерийные экранизации «Побега» и «Козленка в молоке». Для заработка я написал несколько оригинальных сценариев, тем не менее в этой работе я старался придерживаться определенного уровня, хотя эти вещи были, в общем-то, развлекательные.

Что касается пьес, то ими мне впервые посоветовал заняться режиссер и актер Владимир Меньшов, с которым мы пытались писать сценарии. Он сказал: «А что вы не пишете пьесы, у вас такие живые диалоги». И я начал сочинять пьесы. Первой была «Левая грудь Афродиты», по которой сразу же поставили фильм, потом я написал пьесу «Халам-бунду», сейчас ее будет репетировать МХАТ им. Горького. Я написал в соавторстве со Станиславом Говорухиным «Контрольный выстрел», который идет во МХАТе им. Горького уже несколько сезонов и собирает полные залы. Для Театра сатиры я сейчас закончил пьесу «Хомо эректус». Ее тоже начинают репетировать. Я не собираюсь переквалифицироваться в драматурги, но считаю, что профессия «литератор» – это широкое понятие. У каждого писателя должен быть любимый жанр, у меня – это проза, но в принципе литератор должен уметь все.

Каждый писатель должен равняться на классиков, мечтать стать классиком. Если он не мечтает об этом – из него ничего хорошего не получится.

– Плох солдат, который не мечтает быть генералом…

– Совершенно верно. Я всегда равнялся на наших классиков. Если мы возьмем вершины, то увидим, что все классики, за редким исключением, начинали со стихов, все они помимо прозы писали пьесы, публицистику. Это совершенно нормально, потому что на какую-то тему точнее и полнее можно раскрыться в прозе, а какую-то тему именно драматургия за собой тянет. Ведь не скажешь: «Вот композитор-симфонист». Но у каждого крупного композитора помимо симфоний есть ноктюрны, есть скерцо и т. д. То же самое в литературе.

– Тем не менее многие поэты не могут выйти за рамки этого жанра.

– Понимаете, поэзия – это особая статья, но все-таки, за редким исключением, многие писали и статьи. Например, Аполлон Григорьев – крупнейший критик, Фет – одновременно автор прозы и мемуаров. Или поэзию они сочетали с какой-то серьезной государственной деятельностью, как Тютчев например. Поэтому я считаю, что это все писательская работа, а уж что останется, что потом будет перечитываться – никто не знает.

– Многие обвиняют вас в иронизме, ерничанье, насмешничанье. А мне за вашей иронией всегда видится горечь и досада за несовершенство человека и общества.