Государственный преступник

Зима 1863 года выдалась суровой. Мело и вьюжило, не переставая, с первых чисел января аж до второй декады марта. И в один из таких вот последних вьюжных дней возле небольшого одноэтажного особняка в Кошачьем переулке остановились крытые сани. Запорошенный снегом возница слез, отстегнул полог саней, и из возка вышел высокий молодой человек в николаевской шинели. Накинув на голову башлык, он, похрустывая сапогами по свежему снегу, пошел к дому по еле заметной тропинке меж сугробов, высившихся едва ли не в человеческий рост. Дойдя до занесенного снегом крыльца, он долго дергал кисть звонка, покуда двери особняка не открылись и в проеме не показалась заспанная рожица экономки.

— Чего вам? — не очень дружелюбно поинтересовалась она, зевая во весь рот.

— Мне надобно видеть господина Аристова, — ответил слегка раздраженным тоном молодой человек. — По весьма неотложному делу. Он дома?

Экономка молча окинула взглядом гостя, потопталась малость на месте, верно, решая про себя, пускать или не пускать его в дом, затем нехотя раскрыла двери. Неожиданных посетителей здесь явно не привечали.

— Проходьте, — наконец пробормотала экономка, отступив от двери и пропуская гостя в переднюю. — Оне у себя в кабинете.

Молодой человек скинул башлык и шинель и, не глядя, протянул экономке. Но их у него никто не принял. Гость огляделся и увидел, что в передней он один, а экономки простыл и след.

«Вот черт, — выругался про себя молодой человек, нашел взглядом напольную вешалку и повесил свое верхнее платье на рожок. — Ну и порядки в этом доме».

Однако вопреки его ожиданиям комнаты, через анфиладу коих он прошел, выглядели вполне авантажно. Дорогие мебеля немецких и австрийских мастеров, паркет, штофные обои, идеальная чистота. Словом, полный порядок. А гостиная с дорогущим персидским ковром ручной работы на ясеневом паркете, с креслами и канапе орехового дерева работы знаменитого Цейера и новеньким роялино на невысокой эстрадке могла бы украсить любой из домов высшего света.

Двери в кабинет были затворены. Молодой человек постучал и, услышав приглушенное «войдите», открыл их.

— Вы? — поднял на гостя удивленный взор Артемий Платонович и встал с кресел.

— Я, — немного смущаясь, ответил Михаил Андреевич Дагер. — К вам по поручению господина губернатора.

— Так-с… Вы у него служите?

— Третьего дня принял ваканционную должность штатного чиновника особых поручений при его превосходительстве, — ответил Михаил. — Вместо покойного Макарова, у которого эта… эти… — он запнулся, — у коего были похищены тайные письма, помните?

— Как не помнить, — отозвался отставной штабс-ротмистр. — И что у вас за поручение ко мне?

— Господин губернатор просит вас прибыть к нему для аудиенции.

Аристов даже не пытался скрыть своего удивления:

— Прямо сейчас?

— Желательно, конечно же, сейчас, но если у вас имеются какие-то неотложные дела…

— Да, собственно, никаких особо важных дел у меня нет… — не сразу ответил Аристов.

— Тогда прошу вас одеться. А я… я подожду вас на улице.

— Отчего же на улице? — удивился Артемий Платонович. — Там так метет. Подождите в гостиной.

— Да ничего, не беспокойтесь, — почему-то смутился барон и, по-военному повернувшись, вышел из кабинета.

Пройдя во двор, он глубоко вздохнул и уставился невидящим взором в белую пелену снега. Перед глазами вновь предстал образ Петровской… то бишь Матильды Станевич, ее лицо, стан, руки… Femme fatale — так отозвался о ней его отец. Роковая женщина. Что ж, в его словах была значительная доля правды.

— Я готов, — вывел Михаила из оцепенения голос Аристова.

Барон поднял голову, кивнул, и они пошли к саням, дабы вскоре предстать пред серыми очами военного и по совместительству гражданского губернатора и многих орденов кавалера генерал-лейтенанта Петра Федоровича Козлянинова.

* * *

В аудиенц-зале губернатор был не один. Вместе с ним совершал променад по блестящему паркету весьма пожилой седобородый человек в фиолетовой бархатной камилавке под клобуком и архиерейском платье. На внушительных размеров чреве лежал усыпанный алмазами крест, пожалованный императором с подачи Священного синода «за неутомимые труды по управлению церковными делами и вообще достойную и отличную деятельность на духовном поприще». Сей человек титуловался его высокопреосвященством, именовался владыкой Афанасием и был хиротописан в Средневолжские архиепископы в 1856 году. Потрясая широкой бородой и воздевая длани кверху, он несколько горячо для архипастыря спорил о чем-то с губернатором.

— Вешать! — безапелляционным тоном заявлял иерарх, выкатывая глаза на Козлянинова. — Вешать всех до единого! Только так мы сможем извести крамолу.

— Позвольте, владыка, отчего же только вешать? — не соглашался Петр Федорович, отчаянный некогда рубака, участник взятия Варшавы в 1831 году, георгиевский кавалер и обладатель золотой сабли с надписью «За храбрость». — Есть ведь и иные способы наказания…

— Надо полагать, вы имеете в виду бессрочную каторгу и тюремные остроги?

— Именно, — широко улыбнулся архиепископу Козлянинов. — Такие меры также глубоко действенны.