Государственный преступник

— Вы считаете меня легкомысленным? — заметил его недоумение Каневич. — Тогда хочу вас предупредить: никогда не делайте поспешных выводов. И не считайте, что знаете истину. Истина, как и идеал, есть непостижимое в своем совершенстве и совершенно непостижимое…

— Вы меня не так поняли, господин Каневич, я только хочу сказать, что шансы на успех нашего восстания намного уменьшились, — глядя мимо Каневича, сказал поручик. — Слухи, которыми наполнен Средневолжск, имеют под собой реальную почву, что прямо указывает на неплохую осведомленность властей относительно наших планов.

— Значит, в рядах тамошних комитетчиков есть провокатор, — резко сказал Иероним. — Такового надо немедленно выявить и уничтожить. Что же касается шансов, то даже если имеется только один, уже следует начинать восстание.

— Но… будет много бессмысленных жертв среди поверивших нам лю…

— Ах, дорогой поручик, — мягко прервал его Каневич. — Жертвы не бывают бессмысленными. Некий результат от них имеется всегда. Хотя бы тот, что у противника будет меньше людей. К тому же мы, несомненно, обогатимся ценнейшим опытом, который впоследствии обязательно нам пригодится. Это Поволжское восстание не более как полигон для дальнейших действий в будущем, как фактор будущих побед. А на войне, как известно, не бывает без жертв.

— Разве идет война?

— Идет, смею вас уверить, — поджал тонкие губы Каневич. — И уже не первое столетие. Идет, может быть, и не одну тысячу лет. Против этой страны, этого дикого и тупого народа, имеющего варварскую привычку всюду искать справедливость, которой нет и не может быть в природе и которая существует лишь в их безмозглых головах. Тем они и опасны. Этой их национальной идеей, идущей вразрез всему цивилизованному миру. Так что война, мой друг, это не только грохот пушек, развевающиеся знамена и золотые ключи от сданных крепостей, но, если хотите, и борьба способов жизни. Идеологические диверсии внутри вражеского лагеря, насаждение чуждых до сих пор мыслей и понятий, искажение их языка, как способа мышления, — вот самые мощные гаубицы, которые когда-нибудь разнесут эту страну в куски. И мы с вами имеем на сегодняшний день возможность приложить свою руку к этой величайшей миссии.

Холодок пробежал по спине Максимилиана. Только теперь он понял всю грандиозность замысла заговора. Нет, пожалуй, не всю. Ведь подготавливаемый мятеж в Поволжье не более как штрих, мазок в картине, которая пишется во времени и пространстве. Пишется неторопливо и последовательно, все более выправляя контуры. Как там сказал Каневич? Не считайте, что знаете истину? Всей истины, вероятно, не знает и сам Иероним. Они сами лишь части большого неделимого. Непостижимого и такого огромного, что даже Чингисхан или Наполеон лишь фрагменты предполагаемой пишущейся картины.

— Им нужны деньги и оружие, — глядя на Каневича уже иными глазами, сказал поручик.

— Будут, — заверил его Иероним. — Что-что, а деньги им будут выделены. С оружием сложнее, это дополнительный риск, но будет и оружие. А вот и бомба.

С этими словами Каневич достал из внутреннего кармана сюртука сложенную пополам бумагу и протянул Максимилиану:

— Прочтите. Это царский манифест.

— Будто бы? — уточнил поручик.

— Разумеется. Хотя все настоящее, бумага, шрифт. Позаимствовано из сенатской типографии. — Он усмехнулся и добавил: — Настоящим будет воспринято и содержание.

Черняк принял из рук Каневича бумагу, развернул, стал читать. Уже в начале текста рука его дрогнула, и он вопросительно взглянул на Иеронима.

— Читайте, читайте, — усмехнулся тот.