Государство

Это соблазнительная вера, и ее легко принять. В свою очередь, она порождает живую заинтересованность в том, как гарантировать или хотя бы увеличить вероятность того, что контролирующую, администрирующую и управляющую роль будут играть правильные люди. У каждой культуры свой рецепт формирования хорошей бюрократии. Некоторые верят в породу и земельные интересы (на ум приходят Англия до Второй мировой войны, а также Пруссия), другие — в систему экзаменов (к таким случаям относятся Франция, императорский Китай, в последнее время, возможно, США), а социалистический рецепт рекомендует мозолистые руки или хотя бы достоверное наличие «рабочего происхождения». (Смешанные и противоречивые критерии не должны вызывать удивления. Особенно подходящими кандидатами во «властную элиту» будут аристократ, знающий о нуждах простого человека, сварщик, который впоследствии получил МВА, или наоборот, выпускник университета, который узнал все о жизни, позанимавшись физическим трудом. Среди противоречивых и смешанных критериев второстепенные со временем могут стать главными. Говорят, что одной из причин падения Хрущева было то, что советскую публику приводили в смущение, особенно перед лицом всего остального мира, его развязность, клоунада и простонародный украинский акцент.)

Оптимистические идеи о правильном способе формирования «властной элиты» и определяемых ее составом различий между «диким» и «ответственным» капитализмом, а также «деспотическим» и «демократическим» социализмом создают условия для одобрения обществом состава бюрократии. Они также помогают объяснить страстный интерес современной социологии к статистическим характеристикам конкретных иерархий, поскольку если поведение «властных элит» серьезно зависит от происхождения их членов, то должно иметь большое значение, чем занимались и в какие школы ходили их отцы. На самом деле это увлечение «социально-экономическими корнями» является полным отрицанием того, что бытие определяет сознание, а значит, и того, что бюро определяет сознание бюрократа[291]. Согласно последней точке зрения, независимо от того, состоит ли бюрократия в основном из людей, чьими родителями были рабочие, школьные учителя или другие бюрократы, ее институциональные интересы, а значит, и поведение будут в сущности одними и теми же, плюс-минус мелкие культурные различия в стиле в диапазоне между умеренно мягким и довольно жестким. Для того чтобы была верной первая точка зрения, бюрократия должна быть полностью автономной, не подчиняться никакому хозяину, чтобы иметь возможность следовать своим собственным вкусам и склонностям. Для второй точки зрения ее хозяином является ее собственный экзистенциальный, институциональный интерес, который может случайно совпасть, а может и не совпасть с «максимизируемой величиной» конечного потребителя, которому предположительно должен служить бюрократический институт, — государства при государственном капитализме, акционеров при частном капитализме. В любом случае бюрократия задает тон, хотя тон этот зависит от других обстоятельств. Обе точки зрения зависят от тезиса о том, что управляет не владелец, управляет бюрократ. Насколько неоспоримым является этот тезис?

Для того чтобы отделение собственности от контроля имело тот смысл, который в него вкладывают его разнообразные сторонники, от Берде и Минса, Троцкого[292], Бернэма, Ч. У. Миллза до Марриса и Пенроуза, нужно всего лишь показать, что бюрократия администрирует, а управляющие управляют без явного обращения к своим предполагаемым хозяевам. Более впечатляющим аргументом было бы установление того, что они располагают нетривиальной дискреционной властью. Доказательством наличия такой дискреционной власти будет некая мера (если удастся найти удобную меру) отклонения максимизируемой величины, которую, по-видимому, в реальности стремятся увеличить управляющие[293], от предполагаемой максимизируемой величины владельца.