Государство и политика

– Так же, думаю, друг мой, надобно мыслить и о всем подобном, когда кто-нибудь рассказывает нам, что он встретился с человеком, знающим все художества и все другое, что знает каждый поодиночке, – знающим, что бы то ни было, не с меньшею точностью – таковому рассказчику надобно возразить, что он слишком прост и, как видно, встретился с каким-то волшебником, что он обманут подражателем, который показался ему всесветным мудрецом лишь оттого, что в нем самом не было сил исследовать его знание, непознаваемость и подражание.

– Весьма справедливо, – сказал он.

– Так теперь, – продолжал я, – следует рассмотреть трагедию и вождя ее Омира, поколику слышим от некоторых, что люди, занимающиеся этим, знают всякое искусство, все человеческое относительно к добродетели и пороку, и даже божеское; ибо добрый поэт, если хочет прекрасно делать, что он делает, необходимо должен знать дело, а иначе не в состоянии будет совершить его[530]. Так мы обязаны рассмотреть, не обманывались ли те люди, встречаясь с подобными подражателями, и видя их дела, не замечали ли, что они от истины отстоят на три степени, поколику имеют дело с представлениями, а не с сущим; или и они также что-то говорят и, как поэты действительно добрые, знают то, о чем, по-видимому, хорошо говорят толпе?

– Конечно, надобно рассмотреть, – сказал он.

– Думаешь ли, что кто может проявлять то и другое – и подражаемое, и образ, тот посвятит свои труды производству образов и постановит это наилучшею целью своей жизни?

– Не думаю.

– Ведь кто, мне кажется, в самом деле был бы знатоком того, чему подражает, тот гораздо скорее занялся бы самыми делами, чем подражанием, и постарался бы на память оставить много собственных прекрасных дел, – тот направил бы свою ревность к тому, чтобы более быть прославляемым, чем прославлять.

– Думаю, – сказал он, – потому что честь и польза неравны между собою.

– Итак, относительно прочих предметов мы не потребуем отчета ни от Омира, ни от других каких-нибудь поэтов, – не спросим: был ли кто из них врачом, а не подражателем только врачебных слов? Кого какой-нибудь древний или новый поэт, по рассказам, сделал здоровым, подобно тому, как вылечивал Асклепий? Или каких оставил он учеников врачебной науки, как этот оставил детей?[531] Не будем делать им вопросов и применительно к другим искусствам; пройдем это молчанием. Но как скоро Омир решился говорить о делах величайших и прекраснейших, – о войнах и военачальниках, об устройстве городов и воспитании людей; то справедливо будет спросить и поиспытать его: любезный Омир! Если ты, относительно добродетели, не третий от истины художник образа, – художник, названный у нас подражателем, а второй, и можешь знать, какие занятия делают людей лучшими и худшими, частно и публично; то скажи нам, который из городов лучше устроился при твоей помощи, как при помощи Ликурга – Лакедемон, или как при помощи многих других – многие великие и малые города? Почитает ли тебя какой-нибудь город добрым своим законодателем, принесшим ему пользу? Италия и Сицилия обязаны Харонду, мы – Солону; а тебе – кто? Может ли он наименовать какую-нибудь страну?

– Не думаю, – сказал Главкон, – этого не рассказывают даже и о самых омиридах.

– Притом упоминается ли о какой-нибудь современной Омиру войне, которая счастливо ведена была под его начальством или по его совету?

– Ни о какой.

– Рассказывают ли о многих и замысловатых его изобретениях и о других делах в пользу искусств, чтобы в нем виден был мудрец на самом деле, как рассказывают о Фалесе милетском и Анахарсисе скифском?[532]

– Нет ничего такого.

– Но если не публично, то во время своей жизни не был ли Омир, по рассказам, вождем воспитания частно для известных людей, которые полюбили его за наставления и передали потомкам какой-нибудь омирический образ жизни, как отлично любим был за это Пифагор, которого последователи, и ныне еще держась образа жизни, называемого пифагорейским[533], кажутся людьми, в числе прочих, знаменитыми?

– И об этом опять ничего не сообщают, Сократ, – сказал он. – Ведь Креофил[534], может быть, друг Омира, смешной[535] по имени, кажется, еще смешнее был по воспитанию, если рассказываемое об Омире справедливо. Говорят, что пока тот жил, этот крайне не радел о нем при его жизни.