Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Еще одной важной тенденцией в рассматриваемый период стала активная интеграция представителей монгольской правящей элиты в сановную иерархию империи Цин. Наибольшими правами и привилегиями пользовались те потомки Чингис-хана, которые получали от маньчжурских сюзеренов титулы пяти степеней — цин-ван, цзюнь-ван, бэйлэ, бэйсэ и гун; по статусу ханы аймаков (т. е. самые высшие правители в Северной Монголии анализируемого периода) приравнивались к цин-ванам[235]. Кроме того, монгольские владетельные князья, не имевшие маньчжурских титулов и званий, по своим правам и привилегиям были ниже обладавших таковыми, даже если имели большие уделы[236].

Титулы и звания монгольских владетельных князей передавались, как правило, по принципу первородства (майората), но при этом наследник вступал в права лишь после издания соответствующего указа императора по представлению Палаты внешних сношений[237]. Вместе с тем возраст наследника не служил препятствием для получения титула или вступления в должность: если новый владетельный князь (дзасак) был слишком молод, фактическая власть до его совершеннолетия принадлежала его помощнику — туслагчи[238]. Соответственно, представители маньчжурской администрации в Монголии, амбани, в этот период и вплоть до середины XIX в. в большей степени ограничивались надзорными функциями, тогда как административные принадлежали именно монгольским князьям-дзасакам и их чиновникам[239].

Неудивительно, что многие монгольские чиновники вели себя по отношению к российским путешественникам весьма высокомерно, позиционируя себя в качестве представителей властей империи Цин. Егор Федорович Тимковский вспоминает, как один туслагчи называл его своим «младшим братом» и требовал от него богатых даров[240]. Петр Иванович Кафаров (о. Палладий), путешествовавший по Монголии четверть века спустя, также рассылал богатые дары начальникам почтовых станций, через которые должен был проезжать — сами они являться к нему не соизволяли[241]. Примечательно, что большинство чиновников не получало никакого жалованья — лишь продовольственное содержание; тем не менее «по временам достойнейшим делаются подарки»[242].

Формальным признаком вассальной зависимости монгольских князей от императора Цин являлась обязанность периодически являться к его двору в Пекине и привозить дань. Правда, далеко не всегда они удостаивались чести видеть самого императора — только по его личному волеизъявлению. Чаще всего князья взаимодействовали со специальными чиновниками — представителями «Управления колониями», как его именует, в частности, мадам Катрин де Бурбулон[243]: несомненно, речь идет о Лифаньюань — китайской палате внешних сношений, в ведении которой находились Внешняя Монголия, а затем Тибет и Восточный Туркестан. Однако это не означало, что монгольские князья не пользовались уважением цинских монархов: иностранцы упоминают, что императоры в обмен на символическую дань жаловали им богатые дары, платили жалованье и даже выдавали за них собственных дочерей — несмотря на постепенное урезание привилегий монгольских князей в имперском пространстве, эта традиция сохранялась и в конце XIX в.[244]

Заинтересованность цинских властей в покровительстве монгольским князьям вполне определенно объяснялась потребностью в их многочисленной и отважной коннице, которая неоднократно использовалась маньчжурскими монархами в их военных кампаниях. Поэтому максимальными правами и привилегиями князья Северо-Восточной Монголии обладали к середине XVIII в., после чего их статус по отношению к китайским сюзеренам стал неуклонно снижаться. Во многом это оказалось связано с тем, что в 1758–1759 гг. Цинская империя разгромила и присоединила западно-монгольское Джунгарское ханство, в противостоянии с которым монгольская конница постоянно задействовалась с конца XVII в. В результате маньчжуры больше не вели крупных военных кампаний в степных районах (где конница и оказывалась «царицей полей»).

Со временем потребность Китая в монгольских войсках снижалась, что отразилось и на административном положении элиты Халхи. Так, если Яков Федорович Барабаш еще в начале 1870-х годов отмечал, что монгольские князья, приезжая в Пекин с символической данью, получали от императора дары, существенно превосходившие стоимость этой дани[245], то Александр Александрович Баторский в конце 1880-х годов сообщал о существенном сокращении практики богатого одаривания князей[246]. Весьма любопытно, что сами князья отнюдь не связывали изменение ситуации с политикой Пекина: как сообщает миссионер Я. П. Дуброва, побывавший в Монголии в 1883 г., они считали, что император по-прежнему одаривает их за службу, однако его дары просто-напросто не доходят до рядовых хошунных князей, оседая у амбаней и правителей аймаков[247].