Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии

Си так и не разъяснил, что имелось в виду под «асимметричной стратегией». Возможно, он завуалированно намекал на копирование и имитацию западных технологий, как это делали Япония и Южная Корея в предыдущие десятилетия.

При Си Китай постепенно начал превращаться в «суперконтинент», расширяя свое влияние на Евразию. Соединенные Штаты прошли похожий путь, беспощадно растоптав земли и права коренных жителей Америки на своем марше к Тихоокеанскому побережью, а также вероломными путями добившись строительства Панамского канала, который позволил им быстро перемещать суда между Атлантическим и Тихим океанами и наделил их колоссальной геополитической мощью. Британцы проделали то же самое с Суэцким каналом на Ближнем Востоке, ускорив торговое сообщение между Лондоном и его самой значимой колонией – Индией.

«Евразия – с отрывом самый большой и центральный суперконтинент в мире, занимающий более трети всей суши планеты Земля, – отмечает политолог Кент Элдер. – В ее недрах покоится почти две трети мировых запасов нефти и более 80% запасов природного газа… На страны, входящие в состав Евразии, приходится почти 85% мировых валютных резервов и около 70% мирового ВВП по ППС (паритету покупательной способности), не говоря уже почти о половине мирового производства товаров».

Суперконтинент, связанный торговыми сетями и дорогами, – именно это и нужно было Китаю. Поскольку к 2013 году темпы экономического роста в стране снизились, Китай получил возможность переместить рабочих и инфраструктурные проекты на слаборазвитый запад страны и дальше – через плоскогорья, горные хребты и пустыни Центральной Азии и Ближнего Востока.

Но, если верить внутренним партийным документам, попавшим в руки ко мне и другим журналистам, кроме экономического спада у китайских руководителей были и другие заботы. Двумя годами ранее, в июне 2011 года, США начали постепенный вывод войск из соседствующего с Китаем Афганистана, в потенциале оставляя после себя вакуум, заполнив который экстремисты и террористы могли бы обратиться против другого «нечестивого» врага у своих границ – коммунистического Китая.

«Он [председатель Си] – сильная, яркая личность, – рассказывал тогдашний вице-президент США Джо Байден студентам Пенсильванского университета в мае 2013 года после своего визита в Китай. – Но он похож на человека, который вовсе не уверен, что дела идут хорошо».

[ ]

В тот прохладный пасмурный день в октябре 2013 года площадь Тяньаньмэнь, символ национального величия, знаменитая состоявшимся здесь более двух десятилетий назад жестоким разгоном демократических протестов, выглядела вполне обыденно: многолюдной, перегруженной и затянутой смогом.

В то утро очевидцы услышали вдалеке гудки автомобилей. По проезжей части пронесся внедорожник. Он влетел в толпу, врезался в заграждение и загорелся в нескольких шагах от портрета председателя Мао, стоявшего на площади. Когда дым рассеялся, на земле обнаружили тела двух жертв, а в сгоревшем автомобиле – трех погибших террористов-смертников.

Полицейские стали заставлять очевидцев из толпы удалять фотографии. Съемочная группа Би-би-си, попытавшаяся заснять происходящее, тут же была задержана, а новости в китайском интернете стали быстро подчищать. Но вскоре власти отпустили съемочную группу Би-би-си, и мир узнал об этом событии.

Это был невообразимый удар в самое сердце Китая. Головы полетели с плеч. С должности был снят глава военного командования Синьцзяна.

Фактически китайские власти сами навлекли на себя проблемы с терроризмом, радикализировав часть населения, когда несколько лет подряд арестовывали, притесняли и похищали уйгуров, которых подозревали в совершении преступлений. Тысячи уйгуров улетали в Афганистан и Турцию, а затем на машинах и автобусах добирались до Сирии – процесс, начавшийся еще в 2009 году и вспыхнувший с новой силой в 2013‐м. Это было массовым бегством людей, считавших себя жертвами несправедливой политики властей и желавших обучиться владению оружием и включиться в повстанческое движение. «Тогда мы надеялись, что сможем вернуться в Китай, – говорил мне один джихадист, в 2013 году воевавший в Сирии, а затем вернувшийся в Турцию. В Китае он работал врачом, а к религии обратился уже после прибытия в Сирию. – Нас не волновала сирийская гражданская война и то, кто в ней победит. Мы просто хотели сражаться с Коммунистической партией [Китая]».

Октябрьский теракт на площади Тяньаньмэнь стал ярчайшим свидетельством разворачивающейся на территории Китая террористической кампании.