Готамерон. Часть I (СИ)

Каменный гигант должен был добить его. Он долго лежал в сгущающихся сумерках и ждал удара, но смерть не спешила. Юноша пытался звать мучителя, умолял прекратить боль, но тот все не шел. Прошло время, прежде чем небо наполнилось светом звезд. Тогда он услышал звуки, но это была не каменная поступь, а хлопанье крыльев. Большая ворона села ему на грудь и, склонив голову, стала с любопытством смотреть. Юноша уже не понимал, что происходит. Чувствовал только легкое покалывание на лице. Клюв птицы неглубоко вонзался в плоть, ударял по лбу, бровям, носу… Ворона трудилась на совесть, превращая бледную кожу в кровавую кашицу, пока не добралась до глаз.

Вскоре небо над уступом огласили удары крыльев. Со всех сторон к скале начали слетаться вороны, каркая и кряхтя, словно старики; триумфально возвещая о начале пиршества.

***

Верф открыл рот собираясь закричать, а когда проснулся — понял, что сидит на скамье рядом с огромным стеллажом, опустив голову на полку. Он был в подвалах кеновии. В безопасности. Никто не собирался его есть, по крайней мере, сейчас.

Сбросив с головы теплый капюшон, он осмотрелся. В скриптории как всегда было темно и тихо. Над головой возвышались ряды полок, с которых на него взирали корешки старинных фолиантов, чьи страницы по велению мастеров запрещалось тревожить громкой речью. Рядом раздавался шепоток Дольфа, вслух читавшего какую-то книгу. Толстяк Уотт стоял в стороне за пюпитром с пером в руках.

В глубине арочной залы, за широкими столами с книгами в руках сидели еще два прислушника. Большие настольные лампы с маслом освещали их изможденные лица. На одном из читателей была одежда мирянина и плотный шерстяной жилет поверх рубахи, от которого зудело все тело. Стало быть, парень серьезно провинился. Так мастера обычно наказывали лентяев. Прислушники бесшумно шевелили губами, водя пальцами по желтым страницам. Этих братьев здесь не было, когда он уснул. Наверное, задержались на каком-нибудь складе у мастера Торакса или в лаборатории Павиана.

— Опять дурной сон. Дурнее дурного, — шепотом проворчал Верф, поглядев на Дольфа.

Паренек не заметил его пробуждения. Стоя в желтоватом сиянии светильника, он продолжал вслух бороздить чернильно-бумажный океан. В свои семнадцать по-другому читать молодой южанин пока не умел.

— Нет существа более мерзкого, чем собака. Согласно трактату «О паршивой овце», вышедшему из-под пера Иеронима Ларанского, собака — это паразит, некогда изгнанный из волчьей стаи, но легко подстраивающийся под окружающую среду, способный втереться в доверие к человеку и стать другом. Жители Эквитании, до сих пор остающиеся под пагубным влиянием велинкронского наследия, держат их в качестве домашних животных, забывая, что существо, поедающее испражнения и готовое спариться даже с ногой хозяина, не может считаться другом праведного магорца…

Верф сидел неподвижно, облокотившись на полку, и лишь водил головой из стороны в сторону. Вдыхая запах старых книг, он наблюдал за происходящим, старясь дышать как можно глубже. Контроль дыхания — был одной из важнейших наук, которой обучали в кеновии. Чтобы правильно колдовать, трезво мыслить и сохранять спокойствие в любой ситуации нисмант обязан был овладеть этим знанием в совершенстве.

Вскоре тревоги ушли вместе с кошмаром, но абсолютного покоя он так и не достиг. Сон изменился. Вторую ночь подряд каменный истукан его только калечил, но добивала стая ворон. Непонятно, к чему это, и чего на самом деле ждать на стезе практика. С тех пор, как два дня назад они вышли из лабиринта под кеновией, он старался поменьше думать и побольше молиться. Половину сегодняшнего дня он провел один у себя в келье, усердно молясь и медитируя перед статуэткой Нисмасса, но воззвания к пламенному владыке не принесли утешения. Привычный мир перевернулся с ног на голову — превратившись в нетвердый мираж. Святая обитель теперь стояла на страшном подземелье, населенном металлическими чудовищами и скелетами. Сны посещал каменный исполин и туча ворон. Вдобавок ко всему завтра утром их приобщали к стезе практика, на которой должны были погибнуть четверо прислушников, а затем и он сам. Как будто слухов о том, что стезю пройти почти невозможно было мало.