Готские письма

Меня зовут Бока, я из народа гутонов. Хотя моя мать была гречанкой. Поэтому я не похож на гутона. Я помню свою мать, она была добра и красива. Помню её ароматные волосы, вьющиеся, цвета коры. От матери я унаследовал тёмные кудри и карие глаза, моя кожа чуть смуглее, чем у гутонов, но ростом и лицом я похож на отца, особенно постарев стал на него похожим, так говорят. Моя мать не была рабыней. Отец не брал её как добычу в походе. Он взял гречанку женой, когда его первая жена, гутонка, умерла от болезни, оставив двух дочерей.

Мой отец был тогда совсем молод. Гутоны, иначе называемые грейтунгами, обитали в сухой степи недалеко от Понта и Меотиды, разводили скот, заходили в прибрежные города, чтобы менять кожи и мясо на масло, хлеб и на что только хватало полученного за свой товар серебра. Или воевали, чтобы добыть то же серебро более славным способом. В Пантикапее умер архонт Боспорского царства Ининфимей. Власть должен был унаследовать Рискупорид. Но Фарсанз оспорил его притязания. Случилось двоевластие, и царство раскололось. Гутоны поддержали Фарсанза и вошли в Пантикапей и во многие другие боспорские города. Моего отца звали Самаэль, он был воином в дружине вождя грейтунгов по имени Алрих. Алрих занял Пантикапей, и Самаэль вместе с вождём пришёл в этот греческий город. Здесь он встретил мою мать, тогда ещё юную деву по имени Ийя. Она была дочерью торговца оливковым маслом. Самаэль пошёл к её дому и стал просить Ийю в жёны. Он не мог предложить большой выкуп. Но обещал, что дом и лавки родственников Ийи будут под его личной защитой, пока гутоны в городе и вождь Алрих советует Фарсанзу, как ему править своей частью Боспора. Родственники Ийи были не очень счастливы сватовством гутона, но согласились отдать свою дочь, понимая, что гутоны, если не получают добром, то берут силой. Они поставили только одно условие, что дочери будет позволено навещать отчий дом и поддерживать связь со своей прежней семьёй. Отец согласился. Когда через год родился я, мать стала брать меня с собой. Благодаря этому я с малых лет часто бывал в Пантикапее, в доме своего деда по матери, грека.

Однажды в Пантикапей приплыла чума. Какой-то корабль с юга принёс в город болезнь, начался мор. Грейтунги собрались и ушли в далёкую степь. Мой отец тоже ушёл вместе со всеми грейтунгами и взял с собой нас: мать, двух дочерей от гутонки, меня и мою маленькую сестру – от гречанки. Гутоны быстро поправлялись в сухой и чистой степи, продуваемой сильным ветром, с водами чистых рек и колодцев. Но моя мать и её дочь были уже сильно больны, они не выжили. В нашей хижине, поставленной на каменистой земле, отец сидел днём и ночью рядом с женой и дочерью, поил водой, гладил своей грубой рукой их лица, без страха целовал в щёки и в губы и молился гутонским богам. Боги не захотели помочь или не смогли. Когда тела моей матери и сестры охладели, мы с отцом завернули их в полотно и унесли далеко от станицы. Отец не хотел сжигать жену и дочь, как это было принято у гутонов. Мы погребли их по-гречески, в земле, выкопав глубокую яму среди камней. Кажется, моя мать была христианкой. Но не из тех безумных, что рвутся принять смерть и муки за своего пророка и отказываются почитать других богов. Она скромно кланялась и богам племени своего мужа, и римским, и восточным богам в Пантикапее. А мне говорила, что люди разные, и у каждого свой бог, и что, когда я вырасту, я сам найду своего бога. Помню, что я спрашивал: «А как мне понять, что я уже вырос, что я повзрослел?» Она отвечала: «Когда найдёшь своего бога – это и будет знаком». Она осталась в степной могиле, холодная, затвердевшая, обнимая свою холодную мёртвую дочь, а мы с отцом забросали их землёй и заложили камнями. Отец плакал. Но потом сказал мне: «Не думай, Бока, что твои мать и сестрёнка остаются в этой земле». Я спросил: «Где же они, если не в этой земле, отец?» Он сказал: «Не знаю. Но они уже далеко, далеко отсюда. Там, где нет боли». Я спросил, увижу ли я когда-нибудь свою мать. Отец сказал: «Да, мы обязательно встретимся. Настанет день, и мы все соберёмся там». С тех пор я перестал бояться смерти.