Готские письма

И все нормально. Только Дима Лайнер впал в истерику. Начал причитать: «Мы их убили! Что же теперь будет? Что теперь будет?» Этот Лайнер, он переросток. И по габаритам, и по возрасту. Ему то ли восемнадцать, то ли девятнадцать уже. Вполне мог бы в настоящее ополчение пойти. Не знаю, зачем Бараш его к нам взял и возился с ним. Он был старый. А старые – они пугливые, они боятся убить или умереть. Бараш маленький, сухонький, но жила. Он подскочил к Лайнеру и пару раз его по щекам ладонью. Говорит: «А ничего не будет. Слышишь? Ничего не будет. Это война. Они нас убивают, мы их убиваем. Война».

Всем стало спокойно и ясно. И мне стало ясно. Что война – это когда ты можешь убивать и тебе за это ничего не будет, потому что тебя тоже однажды убьют. Это и есть расплата. Никакой другой не нужно. И мучить себя не нужно мыслями или совестью. Война – это там, где убивают и умирают. А если не можешь, то езжай в Россию. Бросай дом, деда старого, землю родную, девочку свою бросай, с которой от самого детского сада вместе, езжай в Россию. Там уже много таких, как ты. Если по дороге как курёнка не пристрелят и не разбомбят, будешь жить в России, побираться как беженец или бичевать. А если нет, если вступил в ополчение, то и не ной. Даже если это ненастоящее ополчение, а наш юноскифский батальон.

Лайнер утих. Трое гвардейцев тоже тихие лежат, а один, которого Жанна в шею ранила, дёргается. Кажется, она его только по мясу зацепила. Ни сонную артерию не пробила, ни позвонки. Бараш хотел добить. Кукла сказала: «Я сама, вы собирайте всё скорее, и валим». Парни стали заканчивать шмон, а Кукла подобрала чью-то куртку, такой пуховик синий, и набросила на своего. Откуда она всё это знала, кто её учил? Может, из кинофильмов запомнила? Когда человека в упор расстреливаешь, особенно в голову, то от человека могут полететь брызги крови, осколки костей и прочее. Поэтому на человека накидывают одеяло или куртку, или подушку кладут, и уже через это убивают. И никаких брызг. Красная Шапочка выстрелила. Гвардеец затих. Мы побежали. А она даже свою корзину с пирожками забрала. Не забыла и не оставила. Правильно. Мы эти пирожки через час у себя на базе и съели.

Теперь у нас было много оружия и служба пошла веселее. Мы занимались разведкой. И когда выслеживали отделившихся от стаи национальных гвардейцев, то убивали и забирали оружие и амуницию. Потерь у нас поначалу не было никаких. Но однажды нашу разведгруппу взяли около склада боеприпасов. Их было трое, за старшего был Коля Незабудка. Синеглазый такой. Что странно, не стали враги их в СБУ сдавать, не повезли в Киев, никакого официального хода делу не дали. Видно, просекли, что мальчики несовершеннолетние, их могут в штабе или в Киеве вообще отпустить. Поэтому сами расстреляли и там же, около склада, прикопали.

Каждый командир ополчения сам заботится о материально-технической части своего подразделения. Бараш непонятно откуда добыл пару «жигулей», транспорт был нужен. То есть примерно понятно, откуда. Но я об этом думать не хочу. Война есть война. А однажды мы ограбили квартиру. Это была квартира семьи, которая с началом событий убежала то ли в Киев, то ли во Львов, потому что они были яростные противники нашей независимости. Так сказал Бараш. Поэтому было справедливо, что мы их имущество конфисковали и направили средства на нужды батальона. Больше никто о нас не заботился, только Бараш. Но и не командовал нами никто.

Самый больной вопрос был в налаживании отношений со «взрослым» ополчением. У нас в городке стояла знаменитая бригада «Мираж» с легендарным комбригом. Несколько раз Бараш и другие ребята из штаба выходили на контакт, просили взять наш батальон в бригаду. Но нам всегда отказывали. Потому что мы несовершеннолетние. Нам предлагали только какие-то вспомогательные функции, не боевые. Конечно, мы всей правды о себе не рассказывали. О том, что у нас уже есть оружие и операции мы сами проводим.

По-правде говоря, я не знаю, как конкретно шло общение с комбригом. Этим занимался комбат и его штаб. Я не лез, и даже Кукла не лезла. Нам выдавали только скупые сведения. Может, мы не всё знали. Может, комбриг не знал всего, что, как мы думали, он знает о нас. Не знаю, не знаю. Это, говорю же, больная тема.

Теперь, последний бой. Не понимаю, как всё получилось. Я слышал, что Бараш рассказывал про наш последний бой. Вроде бы всё так. И не так. Иногда кажется, что он рассказывает про какой-то другой бой. Похожий, но другой. И про какой-то другой батальон. Тоже очень хороший, но не наш. Он, конечно, тоже очень переживает. И каждый видит такое по-своему, может быть.