Готские письма

Но мы не могли так оставить, что вся наша дружба, все эти годы, чтобы всё это было зря. Поэтому однажды мы договорились: будем друг у друга первыми. Она сама сказала: «Лёлик, всё равно мне когда-нибудь придётся это сделать с кем-то. Пусть лучше это будешь ты, с тобой мне не страшно». Я кивнул. Хотя мне, конечно, было страшно. Было страшно – именно с ней. Мне было бы не страшно с какой-то другой. А с ней – не знаю. Как-то даже трудно себе представить. Но я пообещал ей, и было бы нечестно, если бы она хранила себя, а я нет. Но мы вовсе не торопились. Потому что она, хотя иногда ходила с кем-то на свидания, ничего серьёзного не думала. А я думал. И серьёзное, и стыдное, но всё равно ведь я за ней ходил, ни за какой другой. А потом началась война.

У неё не было мамы, мама давно умерла. Отец женился на Людмиле Ивановне, она была добрая. Отец тоже был хороший и добрый. И рукастый такой. Всё время что-нибудь мастерил. Он сразу ушёл в ополчение и погиб в самых первых боях. Его тело было сильно изуродовано, но Людмила Ивановна нашла его в той куче тел, которые привезли на грузовике. Она его, такого, долго обнимала, целовала, плакала на нём. Очень его любила. А мы стояли рядом. И тоже плакали. Но не могли обнять вот это, вот такое. Было страшно. И ещё было брезгливо, как если переедешь на мотоцикле трупик давно уже, до тебя кем-то задавленной кошки, а всё равно муторно, передёргивает. Я это чувствовал, и она это чувствовала тоже, я знаю. И ей было стыдно за то, что она такое чувствует к своему отцу, которого она очень любила. Пока он был живой. А мёртвого любить тяжело, это правда.

Только жена может любить своего мёртвого мужа, любить по-настоящему и обнимать его тело. Поэтому в древности у скифов жёны просили, чтобы их сожгли вместе с мужем, если муж умирал. Они поднимались на костёр, брали на колени голову своего мужчины, которую, может, совсем разбило вражеской булавой, а они гладили волосы в запекшейся крови, плакали, и слёзы падали на изувеченное лицо, а вокруг зажигали хворост. Такие были у нас, у скифов, обычаи. Ни родители, ни дети не могут так по-настоящему любить, как жена. Их и не сжигали.

Когда мы узнали, что Бараш собирает свой батальон, она сразу пошла. И я пошёл – вслед за ней. Как иначе? Отговорить её я не мог, да и не пытался, я же всё про неё знаю. И оставить одну тоже не мог. Хотя у меня и мама и папа живые. И не в ополчении. А наоборот, собирались вот-вот уехать в Россию и меня забрать.

Бараш держал штаб в брошенной развалюхе на краю городка. У него уже было с десяток бойцов. Оружия не было – только пара охотничьих двустволок. И ножи. А она пришла не пустая, она принесла с собой ПМ и коробку патронов. Этот ПМ был спрятан у отца, мачеха не знала где, а она знала. Мальчики хотели ПМ обобществить, но она вставила обойму, взвела курок и пристрелила голубя, который прохаживался по остаткам крыши. Голубь упал, Бараш поднял голубя, и все увидели – у птицы нет головы. Стало понятно, чьим личным оружием останется первый в батальоне настоящий военный пистолет.

Бараш сказал, что у неё будет позывной Кукла. А Славик сказал, что она похожа на Жанну. «На Жанну Фриске? – спросил Дима-Лайнер. – Малость не доросли у неё», – показал на девичьи груди. Славик обиделся и назвал Диму дураком. «На Жанну дэ-Арк!» Я хотел дать Диме по морде, хоть он и вдвое тяжелее меня. Но она не обиделась, а рассмеялась. Она сказала, что Фриске тоже ничего. И Агузарова – её отец любил слушать Жанну Агузарову. Особенно, вот это: «Недавно гостила в чудесной стране…» Она стала петь. И все затихли. И вообще, мы теперь были вместе, за одно дело, батальон. Мы не могли драться и ссориться.

Тех четверых на блокпосту мы не хотели убивать. Мы думали просто забрать оружие. Несколько дней мы следили за блокпостом, изучали график. Потом выбрали удобное время. Главной деталью операции была Жанна – Красная Шапочка. Потому что она несла корзину с пирожками. И напросилась к национальным гвардейцам на чай. Под пирожками у неё лежал тот самый «Макаров». Она выхватила и приставила к открытому горлу одного из гвардейцев. Остальным велела положить оружие и не двигаться. Свистнула нам условленным свистом. И мы все ввалились, с ружьями, ножами, крепкой изолентой.

По плану мы должны были вояк зафиксировать и оставить. Живыми. Через пару часов их нашёл бы дежурный разъезд. И всё шло хорошо. Мы собирали автоматы, боеприпасы. И вдруг кто-то из гвардейцев дёрнулся. То ли захотел умереть героем, то ли нервы не выдержали. А все были под прицелами. И загрохотало. Двоих из охотничьих ружей положили, в головы, Красная Шапочка своего в горло, а четвёртого парни ножами с двух сторон.