Говори

Я смотрю в боковое зеркало, провожая глазами фургон, исчезающий в снежной круговерти. В глубине души мне кажется, что мистер Фримен едет чуть-чуть слишком быстро с учетом дорожных условий, но машина тяжелая, и ее не заносит. Снег, налипший на носки, стекает в кроссовки.

Я: Ладно, но вы сами говорили, чтобы мы вкладывали в свое искусство эмоции. Я не понимаю, что это значит. Я не понимаю, что должна чувствовать.

Мои пальцы взлетают и прикрывают рот. Что я делаю?

Мистер Фримен: Искусство без эмоций — как шоколадный торт без сахара. Застревает в горле. (Он проводит пальцем по шее.) Когда в следующий раз будешь работать над своими деревьями, старайся не думать о деревьях. Думай о любви, или о ненависти, или о радости, или о ярости — обо всем, что заставляет тебя хоть немного чувствовать, от чего потеют ладони и поджимаются пальцы на ногах. Сосредоточься на этом чувстве. Когда люди не могут выразить себя, они начинают медленно умирать. Ты не поверишь, сколько взрослых людей уже давно ходячие мертвецы: они идут по жизни без малейшего представления, кто они есть такие, и просто ждут, когда сердечный приступ, или рак, или грузовик закончат начатое дело. Ничего не может быть печальнее.

Он сворачивает с автомагистрали и останавливается на красный свет у съезда. Что-то крошечное, и пушистое, и мертвое лежит под канализационной трубой. Я грызу заусеницу на большом пальце. В центре квартала мигает вывеска «Эффертс». «Туда, — показываю я. — Можете высадить меня напротив». Секунду мы сидим просто так; другая сторона улицы укрыта снегом, из динамиков разносится соло на виолончели. «Хм, спасибо». — «Не за что, — отвечает он. — Если захочешь поговорить, ты знаешь, где меня найти». Я отстегиваю ремень безопасности и открываю дверь.

«Мелинда, — останавливает меня мистер Фримен. Снег проникает в салон и тает на приборной доске. — Ты хороший ребенок. Думаю, у тебя есть что сказать. Я хотел бы послушать».

Я закрываю дверь.

Зеркальная комната

Я останавливаюсь возле кабинета директора магазина, и секретарша сообщает, что мама разговаривает по телефону. Прекрасно. Без нее будет гораздо проще найти себе пару джинсов. Я направляюсь в отдел для «Юных леди». Еще одна причина, почему они прогорают. Кому понравится, чтобы их звали юными леди?

Мне нужен десятый размер, как ни ужасно это признавать. Все мои вещи восьмого размера или меньше. Я смотрю на свои, похожие на каноэ, ноги и отвратительные мокрые лодыжки. Разве в этом возрасте девочки не должны перестать расти?

Когда я была в шестом классе, мама накупила мне всяких книжек о пубертатном периоде и взрослении, чтобы я оценила, какие «прекрасные», и «естественные», и «чудесные» преобразования будут со мной происходить. Дерьмо. Вот что это такое. Она всю дорогу жалуется на седеющие волосы, и на отвисшую задницу, и на морщинистую кожу, а я почему-то должна быть благодарна за прыщи на лице, волосы в самых неприличных местах и ноги, которые каждую ночь вырастают на дюйм. Полное дерьмо.

Мне без разницы, что примерять, ведь я все равно это возненавижу. «Эффертс» занял свою нишу на рынке, специализируясь на совершенно отстойных вещах. На одежде, которую бабули дарят тебе на день рождения. Настоящее кладбище моды. Просто подбери джинсы, которые будут впору, твержу я себе. Всего одна пара — вот моя цель. Я оглядываюсь по сторонам. Мамы поблизости нет. Я несу три пары наименее устрашающих джинсов в примерочную. Кажется, я здесь единственный покупатель, который хоть что-то примеряет. Первые джинсы мне малы — их невозможно натянуть на задницу. Со второй парой я даже не заморачиваюсь — джинсы еще меньше. Третьи джинсы огромные. Именно то, что нужно.

Я подскакиваю к трехстворчатому зеркалу. Если надеть сверху футболку самого большого размера, то невозможно будет догадаться, что это джинсы «Эффертс». Мамы по-прежнему нет. Я устанавливаю зеркало так, чтобы видеть отражения отражений, мили и мили меня и моих новых джинсов. Я заправляю волосы за уши. Не мешало бы помыть голову. Мое лицо грязное. Я прислоняюсь к зеркалу. Глаза, и еще раз глаза, и еще раз глаза смотрят оттуда на меня. Может, я где-то там, внутри? Тысячи глаз моргают. Никакой косметики. Темные круги. Я сдвигаю боковые створки, заворачиваюсь в зеркало и оставляю снаружи зал магазина.

Мое лицо становится рисунком Пикассо, мое тело разрезается на рассеченные кубики. Однажды я видела фильм о женщине, у которой было обожжено восемьдесят процентов тела, в результате чего врачам пришлось убрать всю мертвую кожу. Женщину забинтовали, накачали наркотиками и стали ждать, когда нарастет кожа. Фактически ее просто обшили новой кожей.