Говори со мной по-итальянски

— Тогда я был вынужден начать оскорблять тебя теми ужасными словами. Извини меня. Я знаю, ты стоишь больше, чем просто моих просьб об извинении…

Чувствуя прилив бешенства и сил, я, наконец, застаю парня врасплох, и мне удается отбиться от его длинных рук. Я высвобождаюсь из его удушающих объятий.

— Вот именно! — прерываю я пламенную речь Лукаса, нисколько мне не интересную. — Я достойна больше, нежели твоих постоянных, ни к чему не приводящих, откровений.

Еще раз, набрав код, я дергаю на себя ручку двери. Сейчас Лукас не делает попыток мне помешать. Я оказываюсь внутри здания, но, не закрыв дверь, выглядываю из-за нее, чтобы напоследок бросить:

— Этот поцелуй был ошибкой. Больше никогда так не делай.

* * *

Лукас

Мама кладет на мою опустевшую тарелку еще один канолло с шоколадом[1]. Даже половина стакана гранатового сока едва помещается в моем желудке, а Исабэл хочет, чтобы я, наверное, доел все, что осталось на столе. И когда я ворчу по этому поводу, отец забирает у меня корнелло, принимаясь его жадно есть. Иса смеется над ним, несильно шлепая по раскрытой ладони.

— Что такого? — с набитым ртом искренне удивляется папа. – Лукас не хочет,  значит, наслаждаться плодом твоего кулинарного искусства буду я.

Я развожу руками, откидываясь на кухонном стуле.

— Просто я наелся. Правда. Спасибо, мама, — потянувшись через стол, я ласково треплю ее щеку и шлю ей воздушный поцелуй.

Карие глаза наполняются теплом и любовью. Папа обнимает Ису за плечи, притягивая к себе, вызывая этим ее тихий смех.

Он всегда делает вид, что ревнует маму, если я или Паоло проявляют к ней внимание.

— Ты, вообще, неисправим, тебе известно? — подкалывает его Исабэл.

Я не сдерживаюсь от хмыканья и подтверждаю слова матери. Папа, переключившись на меня, поправляет галстук на своей шее и со всей, присущей ему, строгостью поднимает высоко подбородок. Сощурившись, он не по-настоящему сурово замечает:

— А твой брат, между прочим, уже давно в школе.

Я отвечаю отцу с той же интонацией:

— А тебе пора бы тоже быть на работе.

Он вздергивает бровью.

— Не дерзи, Лукас.

Иса коверкает эту его фразу и шепотом повторяет, отвернувшись от него. Теперь отец смеется и щипает Исабэл за ногу. Мама от неожиданности подскакивает на стуле. Она, конечно, не станет сильно его ругать — если и захочет, не получится. Они принимаются вместе хохотать над ситуацией, и я бы смог наблюдать за их идиллией достаточно долго, но мне действительно нужно уходить. Когда папа замечает, что я поднимаюсь, он предлагает:

— Мой водитель может отвезти тебя…

Но я не даю ему договорить и отвечаю, усмехнувшись:

— Пускай дальше занимается тем, что возит Паоло в школу, а я привык передвигаться на своей машине.

Когда я выдвигаю пафосные речи, отец всегда нюхает лихорадочно воздух, подобно собаке, потом морщит носом и машет ладонью у лица, неприятно скривившись. И сейчас он делает точно так же, что дает нам с Исабэл еще одну причину, чтобы громко засмеяться.

— Посмотри на него, — цокнув языком, папа показывает на меня рукой. — Золотой мальчик… Кстати! — вспомнив, по всей вероятности, что-то важное, мужчина щелкает пальцами. — Ты знаешь, что у вас в этом учебном году появится новый педагог?

— Что-то такое слышал, — рассеяно лепечу, проверяя содержимое своей сумки.

— Орацио Анджели. Он будет читать у вас лекцию по микроэкономике. Я киваю головой, но мыслями нахожусь однозначно не тут, не на кухне с родителями.

— Орацио — мой старый приятель. Он настолько хорош, что в двух тысячи пятом году читал лекции в Ливерпуле, его приглашали в университет имени Джона Мурса.

На мгновение я замираю, перестаю копаться в сумке и обдумываю полученную информацию.

— Мы вместе учились в одном колледже, но на разных факультетах…

— Папа, зачем ты мне об этом говоришь? — выпрямившись, с рассеянностью вопрошаю я.

Отец тоже встает, надевает на широкие плечи темно-синий пиджак.

— Затем, что именно этот человек выступал на твоей стороне перед деканом после драки, которую ты устроил. Орацио, хочу, чтобы ты запомнил, смог защитить тебя и твоих друзей от…

— От чего? — вновь перебиваю его я. — Об отчислении и слова и не было. А драку я не устраивал.

— Ну, да, — хмыкает отец. Мама, потупив глаза, не вмешивается в наш напряженный разговор. — Синяки на твоем лице и на лице Маркуса — это последствия падения с лестницы, наверное.

Я завожусь. Открываю рот, чтобы закричать, но, сжав кулаки, заставляю себя не делать этого. В итоге мне удается уговорить себя произносить слова тихо, однако я все равно зол.

— Я защищал девушку от наркомана! И вообще, деканат универа чуть ли не сходил с ума от любви к Алистеру

Шеридану, а он оказался…

Папа заканчивает за меня:

— … тем, кто курит травку, Лукас. И ваши преподаватели во главе с директором уже решают этот вопрос.

— Значит, Алистера не отчислят?

Отец допивает кофе из своей кружки с изображением любимого футболиста.

— Насколько я знаю, он может ограничиться предупреждением и общественными работами, так как ранее не был уличен в подобном…

Я мотаю головой, сокрушенно засмеявшись.

— С ума сойти! А его папаша?