Говорит Альберт Эйнштейн

Дядя Брэдли Бофорт появляется здесь редко. Он вхож в ближайший круг Эйзенхауэра и занимает какую-то секретную должность в ЦРУ, отвечая за связь с Белым домом.

По дороге в Сент-Дэвидз Мими вдруг понижает голос:

— Изабелла, ты умеешь хранить секреты? Не подумай, что я сочиняю. Я только что разговаривала с Альбертом Эйнштейном.

— Ты… что-что?

— Разговаривала с Альбертом Эйнштейном.

— Шутка такая?

— Да говорю же тебе. Честное слово.

— Ага, Эйнштейн, ты серьезно? Тот самый Эйнштейн?

— Клянусь. Я звонила в аптеку. И ошиблась номером. А на том конце отвечают: «Говорит Альберт Эйнштейн». У него номер триста сорок один двадцать четыре ноль ноль. А в аптеке — триста сорок один двадцать четыре девяносто девять.

У Изабеллы округлились глаза.

— Ты разговаривала с Альбертом Эйнштейном?

— Да, разговаривала, — снова повторяет Мими.

— И какой он?

— Очень приветливый. С немецким акцентом. Голос такой, будто он все время улыбается. Кстати, у него сегодня день рождения. Семьдесят пять.

— С ума сойти, это что-то невообразимое, — искренне радуется Изабелла, которая давно привыкла, что все самое «невообразимое» происходит именно с Мими.

В сыром зале с высокими потолками Мими и Изабелла оттачивают вторую часть Сонаты Моцарта для фортепиано и скрипки ми минор, К. 304.

Отыграв, Изабелла говорит:

— Уже неплохо, сыграем еще разок?

— Нам пора, — отвечает Мими. — Физика. Забыла, что ли? Е равно эм цэ квадрат.

— Сколько раз тебе повторять — я ничего в этом не понимаю, — срывается Изабелла. — Уж прости, не понимаю.

— Да что с тобой, Изабелла?

— Трудно объяснить. Давай лучше ограничимся музыкой.

Тем же утром, в начале одиннадцатого, Альберт и его преданный спутник Курт Гёдель — тот худой, сутуловатый человек с букетом роз — совершают неспешный моцион, оживленно беседуя.

Как обычно, прогулка до Института перспективных исследований занимает у них полчаса. Они перечисляют названия цветов, которые попадаются им на пути.

— Форзиция, магнолия звездчатая, магнолия Суланжа. Розовые цветки, фиолетовые, белые, — начинает Эйнштейн.

— Вишня уже цветет, скоро распустятся тюльпаны, нарциссы, зацветет гамамелис и кизил, — подхватывает Гёдель.

— Дела Божьи, — говорит Альберт. — Дела Божьи.

— Дела Божьи, — повторяет Гёдель.

Их коллеги по институту давно подметили, что эти странные на вид приятели общаются между собой абсолютно на равных. Есть что-то дикое в гениальности Гёделя, другое мироощущение, которое притягивает Альберта. Гёдель умело оперирует самыми загадочными философскими и математическими понятиями.

С другой стороны, Гёдель равняется на Альберта как на иудея, пацифиста, социалиста, ученого-философа.

Впрочем, они не всегда находят общий язык, когда дело касается предпочтений в области искусства. Альберт, само собой, преклоняется перед Моцартом и Бахом. У Гёделя свой кумир — Уолт Дисней.

Тем не менее они схожим образом понимают пространство-время, четвертое измерение. Вдобавок Гёдель поддерживает идею о том, что в зависимости от распределения материи структура пространства-времени изгибается и преломляется. Поэтому космический аппарат, двигающийся с достаточной скоростью, может достичь любой точки в прошлом, настоящем или будущем.

Родом из Брунна в Австро-Венгрии, Гёдель окончил Венский университет и получил там место приват-доцента. В 1930-е годы он остался без работы, поскольку нацисты сочли его убеждения «сомнительными». Гёдель сможет претендовать на новую должность только в том случае, если выдержит проверку на «политическую грамотность».

У нацистов уже были подозрения: Гёдель три раза выезжал в США.

После того как в 1936 году одержимый нацистскими идеями студент убивает своего научного руководителя Морица Шлика на ступеньках Венского университета, у Гёделя развивается параноидальный страх убийства.

Через три года его признали годным к военной службе, и тогда он вместе со своей женой Адель, не раздумывая, покидает страну.

По Транссибирской магистрали чета Гёдель добирается до Японии, а оттуда на пароходе в Сан-Франциско, куда они прибывают в марте 1940 года.

Они окончательно обживаются в Принстоне, когда Институт перспективных исследований предлагает Гёделю место, на которое он будет ежегодно переизбираться до 1946 года, пока не получит постоянную преподавательскую должность.

В 1948 году Гёдель становится американским гражданином, но во время собеседования он все-таки заявил, что в Конституции Соединенных Штатов есть немало логических противоречий. Альберт, поручитель, вынужден призвать его закрыть рот и в конце концов уводит его от этой темы избитыми анекдотами.

В Принстоне Гёделя душат острые приступы ипохондрии: детские страхи, связанные с перенесенной ревматической лихорадкой, провоцируют два нервных срыва, в результате которых он еще больше отгораживается от окружающего мира.