Говорит Альберт Эйнштейн

Возвращая ручку, мальчик нечаянно задевает чернильную пипетку, и на руки Альберта брызгает черная струйка.

— Оставь ручку себе, дружок, — улыбается Альберт, вытирая руки о платок.

Мальчишка мчится по улице победителем, размахивая в воздухе своим альбомом и новой авторучкой.

Альберт и Гёдель идут дальше.

— Всем обездоленным я сочувствую, как родным, — говорит Альберт. — Быть может, они унаследуют Землю и присоединятся к нам в следующей жизни. Скажите, Курт, вы верите в жизнь после смерти?

— Верю. Конечно верю. За пределами нашего мира должен быть другой.

— Почему?

— А почему нет? — спрашивает Гёдель. — Стоило ли вообще создавать человека, чтобы позволить ему постичь только одну из тысячи вещей, которые он способен постичь? Согласитесь, мы с вами прибыли на Землю, не зная зачем и откуда. Кто возьмет на себя смелость сказать, что уходить мы будет такими же невеждами? По всей видимости, Земля рано или поздно погибнет.

— Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, — говорит Альберт, — чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, — это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен.

— Как я уже сказал, этот мир все равно кончится.

— Так ведь я и не спорю, — немного теряется Альберт, сбитый с толку настойчивостью Гёделя относительно вероятного конца Земли.

— Полагаю, что в новый мир мы заберем воспоминания о мире прежнем, при этом основные идеи сохранятся с точностью до частицы. Какое уравнение, по-вашему, самое известное?

— Е равно эм цэ квадрат?

— Ошибаетесь, — отвечает Гёдель. — Два плюс два равняется четырем.

— Ха-ха, — говорит Альберт. — «Ибо Твое…»

— «Жизнь очень…» — подхватывает Гёдель.

— «Ибо Твое есть…» — продолжает Альберт.

Танцуя вприпрыжку, они скандируют:

— «Вот как кончится мир. Вот как кончится мир. Вот как кончится мир. Не взрыв но всхлип».

Не переводя дыхания, Альберт спрашивает:

— Скажите мне честно, Курт Гёдель, вы хоть что-нибудь едите?

Усмехнувшись, Гёдель будто крякнул.

— Шутки в сторону, доктор Гёдель.

— Вы употребляете пищу, дабы утешиться, — говорит Гёдель, — потому что вам не удалось найти единую теорию поля, чтобы объединить квантовую механику с общей теорией относительности.

— Вы ни во что из этого не верите? — спрашивает Альберт.

— Нет.

— Но почему?

— Потому что я вообще не верю в естественные науки, — говорит Гёдель. — Все, что они нам дали, — телевидение и бомбы. Разве вы не верите в математику?

Альберт оттягивает помочи, на которых держатся его мешковатые брюки.

— Я верю в свое чутье.

— То есть в Бога? — уточняет Гёдель.

— Бог со мной не советуется, — сетует Альберт. — А мог бы. Почему, например, Вселенная со временем расширяется? Ведь она действительно расширяется. Существует новое пространство-время.

Гёдель смотрит в небо:

— Мы живем в мире, где уничтожается девяносто девять процентов всего прекрасного. Но сам мир этого не понимает. Мир не понимает ни словечка из того, что мы ему пытаемся сказать.

— Так вы потому отказываетесь принимать пищу, Курт?

— Я не ем потому, что мне неверно выписали лекарства. Потому что мои доктора вообще разучились писать. Им проще упечь меня в сумасшедший дом. Там и будет моя могила. А вы уже думали о своей?

— Боюсь, моя могила, — говорит Альберт, — обречена стать местом паломничества.

Гёдель смеется:

— Где будут выставляться ваши святые мощи?

— Ага, — улыбается Альберт. — А как вы поступите со своими останками, Курт?

Гёдель фыркает себе под нос:

— Я хочу, чтобы меня кремировали в течение девяноста минут при температуре от семисот шестидесяти до тысячи ста пятидесяти градусов Цельсия. И никакого надгробия не надо. Никакого «Покойся с миром». Requiescat in pace. Как нам удостовериться, в мире мы покоимся или нет? Я доверяю только математике. А языку — нет.

— И никто не доверяет нам обоим, — говорит Альберт. — В Принстоне меня уже давно окрестили деревенским дурачком. Чего же вы хотите, Курт?

— Чтобы меня запомнили как человека, который открыл, что языку доверять нельзя. А вы?

— Чтобы меня не запомнили как человека, который изобрел атомную бомбу. Знаете, какую главную ошибку я совершил в своей жизни?

— Расскажите, — говорит Гёдель.

— Когда, подписав то письмо президенту Рузвельту, я своей рукой одобрил создание бомбы.

— Вас можно простить. Все-таки немцы, вероятнее всего, уже задумывали нечто подобное, и, добейся они своего, ничто бы не отвратило их от применения этого гнусного оружия ради того, чтобы стать высшей расой. Так что же, у вас есть план «Б»?

— Напишу Бертрану Расселу в Англию. Он предаст гласности то, что, по нашему мнению, необходимо сделать. «Должны мы уничтожить человеческий род или человечество откажется от войн? Люди не хотят столкнуться с такой альтернативой, так как очень трудно искоренить войну». Я же не должен стыдиться, что пытался предотвратить гибель жизни на Земле?

На подходе к институту Гёдель заприметил высокого и очень худого человека с хмурым лицом.

— Вот это да, — шепчет Гёдель. — Угадайте, что я вижу. Начинается на «О».