Говорит Москва

Смотрит в потолок.

Неправда. Всё неправда. Я в вас не верю. Вас не было. Ничего этого не было. Как-то ведь я жил всегда и не думал о вас. Хоть и знал, конечно, всегда знал. Но жил же как-то. Жил. Нет, я в вас не верю. Не верю.

Он засыпает от бессилия. У него приоткрыт рот.

4

Сначала он увидел потёртую доску. Моргнул и понял – паркет. Он лежал, скорчившись, подтянув под себя ноги. Откуда-то сбоку бил яркий солнечный свет.

Перевернулся, сел. Он был в комнате. Небольшая, пыльная, те же ошмётки, осколки и штукатурка на полу. Большое грязное окно, треснувшее в левом верхнем углу – трещина похожа на чей-то профиль. Солнце било из-за пыльного, как будто дымчатого стекла. Поднялся, и с волос посыпалась извёстка. Затряс головой, выбивая пыль. Брюки, рубашка, пиджак – так и не снял праздничный пиджак, молодца, – всё было грязное. И как домой в таком виде? Менты же сразу остановят, стоит отсюда выйти.

Стоит. Выйти. Внутри что-то нехорошо отозвалось. Он бы не удивился, если бы проснулся не здесь. Дома, на остановке у «Детского мира», в парке на лавочке, на работе, где-нибудь в коридоре Башни, в конце-то концов, – где угодно, но не здесь. Он бы не удивился, если бы всё это ему приснилось. Но всё было реально. Слишком.

Пахло пылью. Половицы скрипели. Мутное солнце из-за пыльного стекла нагрело воздух, и в комнате было душно, жарко. Воздух спёртый.

Одно непонятно: можно ли отсюда выйти?

Да ерунда! Как вошёл, так и выйду.

Он решительно направился к двери. Днём коридор не выглядел таким пугающим и даже казался короче. Пустая тихая лестница, при солнечном свете была почти уютной. В подъезде после духотищи, в которой он взопрел, была приятная прохлада каменного мешка. Колодец у лестницы – взгляд ухает вниз. Прыгая через ступеньки, скользя по изгибу перил ладонью, Артём спустился на первый этаж, к парадной двери, она оказалась двойной, деревянной, совсем древняя, он открыл первую – на себя, – потянулся, чтобы толкнуть вторую…

И остановился.

Он уже ожидал поток тепла и света, который вот-вот ухнет на него, особенно благостный после пыльного воздуха. Он уже готов был вдохнуть полной грудью. Как вдруг так резко дал по тормозам, что сам задохнулся.

Три ночи. Она сказала – три ночи. Он выдержал одну. Другой – две. И только кто-то, кого я не знаю, кого не могу угадать, – три. Значит ли это, что выходить нельзя? Значит ли это, что выйдя, уже не вернёшься? Значит ли это…

Он попятился, как будто стоял не перед дверью, а на краю обрыва. Вернулся в подъезд и сел на ступеньку. Его знобило. Голова гудела. Этого ли ты хотела от меня? Но зачем?

Нет, всё-таки, это глупо. Трое суток в заброшке – полдела. Но трое суток без еды. Без воды, в конце-то концов…

Он вскочил и полетел вверх по лестнице. Ворвался обратно в квартиру, бросился в кухню. Кран – большой, старый, с латунным вентилем, – вот он, торчит из стены.

Крутанул. Ни звука. Ни капли.

– Ну, вот видишь. Я же говорю, так нельзя. – Он поднял голову и произнёс это куда-то наверх, в потолок.

Ну да, конечно. Электричества нет. Воды тоже. Всё отключают перед сносом. Или не всё…

Мысли буксовали, но он уже двигался, действовал. Снова вышел из квартиры и спустился в подъезд. Завернул за лестницу. Да, так и есть – дверь в подвал. Замок. Старый, навесной. Просто из интереса повертел в руках – душка выскочила сама: не заперт.

Хм, хорошо же…

Открыл дверь – и оказался перед пахнущей сыростью и плесенью темнотой. Темнота была как стена, плотная и влажная. Казалось, рукой можно ощупать. Соваться туда не хотелось. Свет бы, фонарь или что. В голове шумело всё настойчивей, соображал всё туже. Свет бы, фонарь хоть какой. А мобильник? Стал хлопать себя по карманам. Брюки. Пиджак. Телефона не было.

Чувство потери оказалось притуплено головной болью. Может, всё-таки, ну его к лешему, этот дом? Взять да уйти – что случится-то? Да ничего!

А что не случится…

Гонял в голове, как газетные обрывки, которые валялись в пустых комнатах. И тем временем медленно продвигался вперёд, на ощупь, выставив руки. То и дело спотыкался обо что-то. То и дело ударялся обо что-то.

Трубу нашёл головой.

– Блин! Ну, блин! – Он присел, согнулся, схватившись за лоб. Под ладонью вспухала шишка. Гудело знатно.

Осторожно, чтобы не шарахнуться снова, выпрямился и стал ощупывать трубу. Она была запотевшей. От ощущения холодной влаги на пальцах горло свело. Только так и понимаешь, как же хочется пить.

Кран оказался под рукой, и он даже замер. Потом медленно ощупал его: кран как кран, вот вентиль, вот носик. Ну, и чего ты такой обалдевший? Всё ждёшь чего-то, какой-то подставы. А он вот – кран как кран. Крутанул вентиль и отскочил: шарахнуло под напором со всей силы, он не ожидал.

В темноте било в бетон под ногами, разлеталось во все стороны, шумело. Брюки и ботинки уже промокли.

– Так вот, да? Ну, что, по ходу, живём. Ладно. Уговорила. Остаюсь.

Он долго пил, шлёпая вслепую губами, как лошадь. Потом умывался. Сунул голову под струю, чтобы смыть пыль. Прошёлся мокрыми ладонями по брюкам и пиджаку, ничего не видя. Потом снова мыл руки и пил.