Говорит Москва

– Он давно не работает на железной дороге, что ему там делать, – говорит мать.

– Давно. С двадцать пятого, кажется. Ну да, с двадцать пятого. Мы ещё…

Но отца не слушают:

– Ты знаешь, что его Володя пишет неплохие стихи? – спрашивает мать сына. Тот пропускает мимо ушей:

– В общем, сейчас они здесь, ждут заселения. Володя ещё не приехал, кстати, только собираются.

– И что говорят? Как там все? Как Галечка? Как Надя?

– Всё хорошо. Вам приветы. Спрашивал про Сергея.

– Про Серёжу? – странная тень мелькает в голосе женщины. – И что ты ему сказал? – голос напряжён. Отец отвлекается от газеты. Оба слушают внимательно, особо внимательно.

– Да ничего. – Кажется, Толя пожимает плечами. Должен бы пожать. – Что всё хорошо, устроился. Работает на заводе. С нами не живёт, ему свою комнату да…

– На каком заводе? – перебивает отец. – Ты сказал, на каком?

– Ох, ну, прекратите! Сказал, не сказал. Что я могу сказать, если сам ничего не знаю? Всё, мне некогда, я побежал. Буду поздно! Тсай-тиен![1]

Дверь распахивается – а за ней жизнь и голоса. Детский визг – накинулась сзади, прыгнула на спину, мелкая пигалица:

– Лошадка! Ты моя лошадка!

Артём приближается к двери, выглядывает – темнота, еле пробивается свет в перспективе пустого пространства. Голоса звучат, как будто проступают из чёрных стен.

– Тыгыдым-тыгыдым-тыгыдым! – Толя двигается вприскочку, всадница заливается искристым смехом.

– Не лошадка, а конь-огонь! – слышится чуть в стороне голос девочки постарше. Стоит у стенки. Ей очень хочется пуститься играть с ними, с сестрой и большим красивым соседским мальчиком, но она уже почти взрослая, надо соответствовать.

– Конь-огонь, красный конь! – кричит мелкая и поддаёт Толе пятками в бока.

– Зоя, что ты делаешь, слезай немедленно! Ему же больно!

Но Толе не больно, он только смеётся:

– Как пролетарская революция!

– Сам ты революция! Как на картине!

– Какой ещё картине?

– Это мы с Зоей в музей ходили, – говорит старшая. – Там картина выставлена, художника Петрова-Водкина.

– Водка! Фу! Бе! – кричит младшая и смеётся.

– Так, девушки, вынужден вас покинуть, – говорит Толя, и два маленькие ножки шлёпают об пол. – Меня ждут неотложные дела.

– Какие? Какие? Толя, а ты меня ещё покатаешь?

– Непременно! Всё, убежал.

Хлопает входная дверь. Голос старшей удаляется по коридору:

– Зойка, ты несносная!

– А Толя меня носит!

– Ты же видишь, Толя – взрослый, ему неинтересно с тобой играть.

– Он не взрослый! Он хороший! Это дядя Андрей взрослый и злой, к нему подойти нельзя. А Толя хороший.

Они уходят по коридору, младшая канючит, хлопает дверь налево.

Впереди, на кухне, слышны прежние крики – два женских голоса, поливают друг друга грязью. В ванне шумит вода. Чьи-то быстрые шаги мимо – Артём отскакивает в сторону – и к двери:

– Да сколько можно! Не больше пятнадцати минут, вы слышите! Нельзя же так долго мыться! – мужской, истеричный голос. Колотится в дверь.

– Человек со смены вернулся, Андрей Валентиныч, – упрекает его другая женщина, проходя мимо.

– Ну и что, что со смены! А я говорю: больше пятнадцати минут не занимать! Мы все здесь рабочие люди!

– Но ведь метрострой, Андрей Валентиныч…

Медленно, шаг за шагом, Артём идёт по коридору. Старается держаться ближе к стенке, инстинктивно – он их не видит, они не видят его, мало ли. Сзади визг, смех, топот детских ног. Распахивается дверь:

– Чур-чура, чур-чура, не поймаешь никогда! – верещит младшая.

Старшая:

– На кухню не бегай! Маме скажу!

– Что за дети! – ворчит Андрей Валентинович, по-прежнему стоя у двери в ванну. – Были бы мои, драл бы, как сидоровых коз!

Младшая уже ревёт, старшая тащит её по коридору за руку, приговаривая что-то, та упирается; слышно, как шоркают сандалии по полу.

– И где только их мать? – вздыхает женщина у ванной.

– Вы бы лучше спросили, где их отец, – неприятно фыркает Андрей Валентиныч.

– А ведь мы все, говорят, у них в гостях живём, – говорит женщина. – Говорят, это их матери дом.

– Буржуи – буржуи и есть!..

На кухне ор и склока. В большом окне – ночь, свет выхватывает ободранный кусок паркета на полу. В углу – дыра от канализации, старый кран, из которого давно не текла вода. Проломленная печь и труба у стены. Оборванные провода на потолке. Стены кажутся закопчёнными, обгорелыми – или это из-за темноты?

– И нечего, нечего мне своими тряпками в лицо сувать! Нечего!

– Это мы ещё посмотрим, у кого тряпки! Курица драная!

Закрыть глаза. Открыть глаза. Закрыть. Открыть. Нет, орут. Орут, не могут заткнуться. Голоса гудят в пустом пространстве. Артём чувствует, что его начинает колотить. Что-то в теле сжимается, мышцы сводит. Начинается в животе, потом пах, ноги. Открыть глаза. Закрыть глаза. Темнота хоть так, хоть эдак. Пустота. Но с закрытыми глазами она не так страшна.

Открыть. Блестят на полу битые стёкла.

– Эй, дорогие, ну нельзя же так, с утра голова от вас болит.

Другой голос, тоже женский, но ленивый, томный. Только спросонья. Слегка протягивает на татарский манер. Входит в кухню – проходит сквозь него, стоящего в дверях, – идёт к раковине.

– Раннее утро, люди ещё спать хотят…